Стажер - Лазарь Викторович Карелин
— Нет, мама, я не сплю, — сказал он, отозвавшись на тот шорох в коридоре. — Я проснулся.
Он медленно пересек комнату, тоже ступая на кончики пальцев, будто ночь настала. Он о чем-то думал, думал, и ему эта тишина была необходима.
Он пошел вдоль стен, на которых развешаны были фотографии, задерживаясь, вглядываясь в них, отыскивая среди них фотографии отца. К каждой такой фотографии он поближе придвигался, глаза в глаза, и все думал, думал о чем-то. Так подходят к решению.
У той фотографии, у самой главной здесь, у самой счастливой, на которой отец смеялся, усадив на плечо сына, Саша остановился. Он долго смотрел на эту фотографию, на отца и себя, и думал, думал.
Солнце светило вовсю, там, на фотографии. Они были с отцом счастливы там. Саша протянул руку, потянулся рукой к фотографии, снял ее со стены, поднес близко к глазам.
С этой фотографией в руке он медленно направился к шкафу, медленно раскрыл дверцы, медленно, как человек, в котором решение еще только вызревает, достал из шкафа маленький отпускной солдатский чемоданчик и вдруг начал спешить. Пришло решение!
Он положил фотографию на дно чемоданчика, кинул в него стопку белья, подбежав к столу, вытащил из кучи аппаратов самый старенький, самый плохонький, — тот, что отец подарил, — и тоже положил его в чемоданчик.
А потом Саша начал срывать с себя одежду, выхватив из шкафа свой сержантский мундир. Он переоделся в военное с быстротой военного человека, еще не позабывшего, как одеваются по тревоге. Еще тело его это не позабыло. Он переодевался и менялся, он возвращался. Но печаль, печаль не отпускала его. Она останется с ним. Что бы ни было, эта печаль уже прижилась к нему, как приживается к нам опыт, раня нас и калеча.
Сержант глядел на Сашу из зеркала шкафа, молодой, подтянутый, печальный. И смятенный. Тот, да не тот сержант.
17
А в соседней комнате, в кабинете Александра Александровича, сев по разным углам, молча вслушивались в шаги за стеной мать, Светлана и Александр Александрович. Всякий шорох их настораживал.
— Не натворил бы чего-нибудь, — заговорила Светлана. — Мальчик ведь еще. Боже мой, боже мой, я по горло в грязи!
— Отмоешься, примешь душ, — сказал Александр Александрович, продолжая напряженно вслушиваться, — что там, за стеной. — Все ходит, ходит. Раздумывает. А о чем, хотел бы я знать? Неужели я в нем ошибся?..
— Ошибся, Сан Саныч! — встрепенулась Светлана. — Ох, ошибся! И рада я!
— Дура! Это последний твой шанс! Вера, не сиди, как на похоронах. Обойдется. Уладится. С мозгами парень. Пойти, что ли, предложить ему выпить? — Александр Александрович поднялся. Подбадривая себя, отгоняя тревогу, он попытался улыбнуться.
Но распахнулась дверь, и на пороге встал Саша. В солдатской своей одежде, в фуражке, с чемоданчиком в руке. Он вошел, всего один сделав шаг в комнату. Вошел и кинул в кресло у двери связку ключей.
— Это от машины, — сказал он. — Труха! Все — труха!
Он кинул в кресло пачку визитных карточек.
— Они не мои, — сказал он. — А аппараты я оставил на столе. Я взял только тот, который подарил мне отец. Все!
Он выдвинул плечо, чтобы повернуться, отчеканив, но печаль, печаль помешала ему, придержала.
— Мама, — сказал он. — Я напишу тебе… Я заберу тебя…
Он поглядел на мать, хотя мучительно трудно было ему это сделать. Он еще не простил ее. Но он простит ее, взрослость обучит его прощать. Это наука взрослых людей — понимать и прощать. Это не великодушие, это опыт души. Он начинал обретать этот опыт.
— Все! Теперь все! — Его правое плечо подалось вперед, и он повернулся стремительно и шагнул из комнаты.
— Стой! Куда ты?! — кинулся за ним Александр Александрович. — Приготовишка! Стажер несчастный! На что ты рассчитываешь?! — Но дальше порога Александр Александрович не побежал, услышав, как с силой захлопнулась в коридоре дверь. — Ушел…
Александр Александрович присел на ручку кресла, а потом сполз в кресло, обессилев, пав духом.
— Счастье-то какое! — вырвалось у Веры Васильевны. — Ушел, ушел!
— Ошибся, Сан Саныч! Ага, ошибся! — ликуя, сказала Светлана.
— Дура. Дура.
— И пусть — дура! Ненавижу тебя!
— Истеричка! — сказал Александр Александрович и замер лицом. Он вскочил, вспомнив о чем-то таком, что повергло его в панику. — Ксюша! — выкрикнул он. — Что с ней?! Надо ехать к ней! Немедленно поезжай к ней! — крикнул он Светлане. — Нет, я сам поеду! Вместе поедем! Одно к одному…
Он заметался.
Было так странно смотреть на мечущегося по комнате Александра Александровича, таким он на себя не похожим стал, что его паника передалась и женщинам.
— Что?! Что еще случилось?! — вскрикнула Вера Васильевна.
— Я не знаю… Предчувствие… Она, уходя, сказала мне, что примет целую горсть снотворного… Она как-то странно сказала мне об этом… И как-то странно пошла от меня… — Он был жалок, старым стал, поубавился в своей для молодых одежде. — Одно к одному, одно к одному…
— Снотворное?.. Целая горсть?.. — задумчиво проговорила Светлана, медленно повергаясь в ужас. — Она могла решиться, да, да, могла…
Вот и все или почти все. Покинем этот дом, уйдем из него следом за Сашей, туда, где его ждут.
18
А там, на площадке перед входом в парк, Катя заждалась Сашу. Ей было холодно, к вечеру холодный ветер подул. Катя обняла себя за плечи и ждала, ждала. То ходить принималась, то останавливалась. Ждала.
Какая-то девица, тоже из ожидающих, подошла к ней, сочувственно дотронулась до плеча.
— А я — домой. И тебе советую. Не придут наши мужички.
— Мой придет, — сказала Катя и вскинула голову. И увидела Сашу.
Он бежал к ней через площадь, в сержантском мундире, с чемоданчиком в руке, другой рукой придерживал фуражку.
Катя бросилась ему навстречу. Она прижалась к нему. Его трясло, будто у него был озноб.
— Солдатик!.. — шепнула она. — Горюшко ты мое!.. — Она заглянула ему в глаза. — Ты сбежал от них, да?..
Мимо них прошел бравый, влюбленный в строевую службу майор. Он посмотрел на сержанта и его подругу и, забыв о субординации, отдал им честь.
— Счастья вам, друзья! — сказал он.
Начался, прилетел с ветром дождичек, свежий и колкий, как новая жизнь.
1973–1974
