Моя королева - Жан-Батист Андреа

Когда мы пришли в овчарню, она пожала мне руку — странно, как и всегда, а затем убежала. Я немного проголодался, особенно когда услышал про пир, но ничего не сказал. Чтобы не думать о голоде, я осматривал дом, представляя, как его поделить на спальни, гостиную, где будет стоять телевизор. А здесь, почему бы и нет, стеклянная крыша, чтобы смотреть на звезды. Да, мне в голову приходили отличные идеи. Засыпая, я думал об этой стеклянной крыше. Надо рассказать Вивиан.

В тот вечер, сам не знаю почему, я не моргнул трижды перед сном.

Я никогда не был особенно толстым, а теперь и вовсе начал терять в весе. Надо сказать, мать на заправке все время готовила, а еще я мог таскать конфеты, сколько хотел. Теперь я утопал в штанах — я имею в виду, еще сильнее обычного. Даже Вивиан это заметила и стала приносить больше сэндвичей. Я спросил, любит ли она чечевицу, даже сказал: «Я вот люблю», не дожидаясь ответа, но не думаю, что она поняла намек, потому что по-прежнему кормила меня бутербродами.

Время от времени мы возвращались в грот. Каждый раз Вивиан крутила меня юлой перед тем, как отвести туда, поэтому я так и не узнал дороги. Вивиан объяснила, что рисунки были сделаны не детьми-великанами, а обыкновенными людьми, такими же, как и мы, разве что чуть более волосатыми.

Сидя перед фресками, мы выдумывали истории. По правилам игры нужно было постоянно что-то рассказывать, и как только один запинался, другой сразу подхватывал. Побеждал тот, кто дольше говорил без остановки. Вивиан постоянно выигрывала — я поражался ей. Для меня никогда не было проблемой сочинять, я только этим и занимался, но одновременно говорить то, что приходит в голову, — это уже выше моих сил.

Однажды Вивиан пришла в синем жакете. Я подумал, что он ей очень идет. Однако стояла сильная жара, и когда я спросил, не хочет ли она его снять, Вивиан закричала, чтобы я не совал нос в чужие дела, и потом дулась весь день. Теперь-то я привык, у мамы тоже бывают перемены в настроении, но с Вивиан дело обстояло сложнее, потому что она королева.

Если мы не ходили в грот, то играли в божьих коровок или лежали в овчарне и загадывали желания. Вивиан говорила, что если птица пролетит над дырой в крыше меньше чем через минуту после того, как загадал желание, то оно обязательно сбудется. Я рассказал ей о стеклянной крыше и объяснил, что тогда мы увидим еще больше птиц и все наши мечты воплотятся. Вивиан ответила, что так это не работает, что, если смотреть на птиц в самую крошечную дыру, исполнятся самые сокровенные желания. На мой взгляд, логики тут было мало.

Я не осмелился снова предложить ей жить со мной: решил, будет лучше, если она сама додумается. Время от времени я чуть-чуть намекал, например, когда спрашивал, какие обои она любит: с животными или с цветами, — и тут же менял тему. Торопиться было некуда. Когда я спросил, сколько времени мы знакомы, Вивиан пожала плечами:

— Не знаю. Недели две, наверное.

Ей было плевать на время — и за это тоже я любил Вивиан.

Я стал таким же чистым и аккуратным, как на заправке. Неподалеку от овчарни я нашел водопой, Вивиан принесла мне кусок мыла, с помощью которого я мылся и стирал одежду. Выжимая, я крутил ее изо всех сил — дело дошло до катастрофы. Однажды утром я выкручивал куртку «Шелл» и услышал треск: рукав оторвался от плеча, прямо рядом с этикеткой «Сделано на Тайване». Вивиан пообещала принести иголку с ниткой, но забыла. Каждый раз, накинув куртку, я краем глаза видел дырку, преследующую меня повсюду, отчего становилось не по себе; тогда я начал надевать куртку только ночью.

На ярком солнце одежда высыхала в мгновение ока. А я ждал, растянувшись голышом на траве. Я нашел тайный уголочек за холмиком, где никто не мог меня увидеть: кроме как перед матерью, я ни перед кем не хотел появляться голым, и это нормально. Показывать писюн мне не нравилось даже доктору на медосмотре.

Когда приходила Вивиан, от меня пахло мылом, и я был готов заняться всем, что бы она ни затеяла. Почти каждый день она выдумывала новую игру. Я никогда раньше ни с кем не играл; Вивиан даже не поверила, когда я ей признался, что у меня нет братьев, а сестра гораздо старше и что в школе со мной никто не разговаривал — как тут поиграешь? Конечно, был Ришар, и он любил шахматы и шашки. Но ему не удалось научить меня: я не мог сдвинуть с места пешку, не понимая, откуда она взялась, почему именно на этом месте и что будет, если ее переставить. Ришар говорил, чтобы я перестал идентифицировать себя с пешками — черт побери, это же просто пешки! Но у меня ничего не получалось: я все равно идентифицировал себя с пешками, сам того не осознавая. Самое забавное — я понятия не имел, что это значит.

Как-то раз я проснулся очень рано, потому что солнце било в глаза. Я вспомнил о родителях, вот так, без всякой причины, и загрустил. Я все-таки по ним скучал — так сильно, что кружилась голова. Я почувствовал запах от тостера, в котором подгорали абсолютно любые ломтики хлеба даже на минимальном режиме, я услышал урчание бензина, плещущегося в почти опустевшей цистерне под домом, когда мы ждали новой поставки. Я вспомнил, как мне разрешили попробовать цикорий, — в тот день я перестал быть ребенком. Потом я пил его постоянно, так и не признавшись никому, что вкус просто отвратителен.

Я чуть не расплакался, но вспомнил об обещании, данном Вивиан. Вдруг снаружи раздались шаги. Я оделся и подошел к окну в самом веселом настроении — она сегодня рано.

Перед домом стояли жандармы.

Их было трое. Они пытались заглянуть внутрь через колючие заросли, загораживающие двери. Меня они еще не видели. Я отпрянул и полез по камням на крышу, пока они ногами ломали кусты, чтобы пробраться в овчарню. Я сбежал через поля за домом — мчался изо всех сил до самого водопоя и наконец присел перевести дух; прошло много времени, прежде чем я смог снова взглянуть в сторону дома. Расстояние было немаленьким, но я все же разглядел силуэты жандармов сквозь окно.