Девичья фамилия - Аврора Тамиджо

Хотя таланта к работе он никогда не проявлял и проявлять не собирался, время от времени ему все же приходилось наведываться в карьер хотя бы для того, чтобы сохранить за собой место в общежитии. В один из таких дней он случайно провалился по шею в яму с песком. Поскольку он весь вспотел под июньским солнцем, блестящая кварцевая пыль прилипла к телу и застыла коркой, словно броня. Однако Санти не сразу пошел мыться в общественные бани для рабочих. Сперва он, как был грязный, прогулялся по деревне и, возможно, напился из фонтана на церковной площади. Кто-то, должно быть, увидел его, и этому кому-то что-то почудилось, или же воображение сыграло с ним дурную шутку; короче говоря, поскольку Санти редко выходил на улицу днем и предпочитал прогуливаться по деревне в вечерние часы, распространился слух, что при свете солнца он сияет, будто стеклянный стакан, и что в тот день, проходя сквозь его худое, прозрачное, словно кварц, тело, солнечные лучи заливали церковную площадь радужным сиянием. С тех пор все, особенно девушки, стали называть его Чудо-Санти. Санти узнал об этом прозвище, и оно ему сразу понравилось; выходя вечером на улицу в куртке и жилете, он внимательно следил за тем, как деревенские девушки шептали эти слова ему вслед, напоминая, какой он красивый, утонченный и элегантный. На самом деле Санти Маравилья таким не был: он не представлял из себя ничего особенного. Но похоже, что в то время коллективное помешательство охватило всех жителей Сан-Бенедетто-аль-Монте-Ченере, как мужчин, так и женщин. И не только их.

Сельма Кваранта, воспитанная женщиной энергичной, практичной и здравомыслящей, должна была остаться совершенно равнодушной к Санти Маравилье и вовсе не обратить на него внимание. А когда Нена пришла рассказать ей о Чудо-Санти и впервые ткнула в него пальцем на празднике в Сан-Бенедетто, Сельма должна была ответить:

– Какое чудо, какая красота, какая Америка, разве не видишь, что он просто жалкий хвастун?

Вот как должно было получиться.

Но Сельма не была героиней сказки, она была реальным человеком. И она не походила на мать, как не будет походить на нее саму ни одна из ее дочерей. И на протяжении многих лет, уже после того, как она вышла замуж за Санти Маравилью – сегодня их брак посчитали бы весьма несчастливым, но в те времена он был самым обычным, – близким Сельмы казалось, она так и не осознала, что ее муж на самом деле не представляет из себя ничего особенного.

Когда к Сельме Кваранте вернулось зрение, она стала швеей, равной которой не было в четырех деревнях. Она могла сшить платье для первого причастия меньше чем за три недели, а пальто за два дня, могла подрубить простыню за час. Но главное – говорил ей отец Антонино, преемник отца Луиджи, – Сельма вышивала так, как умеют лишь ангелы. Новый приходской священник прибыл меньше года назад, в начале 1948 года, и по совету учительницы вышивания заказал Сельме напрестольный покров для алтаря церкви Сан-Ремо. Сельма украсила белое льняное полотно каймой из сотни голубок, вышитых золотой нитью, причем все птички были похожи как две капли воды. Однажды в воскресенье после мессы ее подруга Катена Ло Скальцо рассказала, что Франческа Маннарелла по прозвищу Пряха видела ее покров с голубками и была впечатлена. Пряха держала швейную мастерскую в Сан-Бенедетто-аль-Монте-Ченере, но посещала службы во всех четырех деревнях, и вовсе не потому, что истово верила в Бога, – она ходила разглядывать покровы и облачения священников.

Во дворе церкви Пряха сказала Нене, которая уже год работала вышивальщицей в ее мастерской, что хотела бы встретиться с той, кто выполнила покров с голубками. Сельма получила разрешение поговорить с Пряхой, хотя Сан-Бенедетто была самой дальней и самой большой из четырех деревень, причем было условлено, что Фернандо отвезет ее туда на своем маленьком мотороллере, а после уедет.

– Оставь сестру в покое, – сказала ему Роза. – И начинай строить собственную жизнь. От работы женщины умнеют. А ей, видит Бог, не помешает набраться ума, раз уж она становится женщиной.

Фернандо предпочел бы заглянуть к Пряхе, чтобы убедиться, что сестре ничего не грозит, но послушно уехал, ворча себе под нос. Сельма одиноко уставилась на дверь мастерской, стекла в которой были закрыты тонкими вышитыми занавесками. То немногое, что она слышала о Пряхе, ей рассказала Нена, которая знала подноготную всех и каждого. Пряха получила свое дело по наследству: ее мать была швеей в городе, а бабушка обшивала какую-то принцессу, поди разбери, какую именно. Переехав в Сан-Бенедетто много лет назад, Пряха сразу же принялась искать подручных, причем брала только молодых девушек, а не взрослых женщин, потому что любила объяснять, а молодежь схватывает быстрее. Когда грянула война и мужчин в деревне не осталось, попасть к Пряхе стало хрустальной мечтой многих женщин. В 1948 году на нее работали три швеи и две вышивальщицы, включая Нену. Она рассказывала Сельме, как однажды утром Пряха отлупила ее портняжным метром только за то, что Нена опоздала на работу. В другой раз за то, что Нена уколола палец иглой и запачкала кровью кружево, Пряха заставила ее до вечера отстирывать кровь, не давая ни есть, ни пить, и в конце концов матери Нены пришлось явиться за дочерью в Сан-Бенедетто. Поэтому, когда Сельма впервые увидела Пряху в дверях мастерской, ее затрясло и ей захотелось бежать следом за Фернандо. Черная юбка скрывала ноги Пряхи от щиколоток до талии, темная шаль, укрывавшая грудь и плечи, заправлена за пояс. Воротник блузки застегнут костяной булавкой, тонкой, как облатка. Плотно сжатые губы обрамляла паутина морщин, нос напоминал ястребиный клюв, маленькие глазки были похожи на клинки, а волосы стянуты в пучок.

– Вы приехали из Сан-Ремо одна?

– Меня сопровождал брат, синьора.

Темная, как крыло ласточки, бровь чуть приподнялась.

– Разве ваш брат не в семинарии?

– У меня два брата, синьора. Донато в монастыре Святой Анастасии, а меня сопровождал другой, Фернандо. Он ремонтирует разные вещи.

– Но вы дочь донны Розы?

– Да, синьора.

Тогда Пряха по-мужски протянула руку и крепко сжала ладонь Сельмы:

– Входите.

Нена первой поприветствовала Сельму в мастерской. Она сидела в углу и вышивала веточки плюща по кромке длинной простыни. И лишь легонько улыбнулась. Не встала, не прервалась, не отвлеклась. А все потому, что Пряха, как вскоре узнала Сельма, платила только тогда, когда работа была выполнена. Ей было все равно, сколько времени уйдет – неделя или месяц, – лишь бы сделано было хорошо, а пока вышивка не закончена, работница ничего не получит. Поэтому ее швеи и вышивальщицы были самыми быстрыми в четырех деревнях.

Сельма понравилась Пряхе с первого взгляда.

Насмотревшись на золотых голубок, она представляла себе Сельму глубоко несчастной особой, которой нечем похвастаться, кроме умения шить. А поскольку та дружила с Неной, Пряха предполагала, что и с ней будут проблемы. Однако Сельма была молчаливой, говорила, только когда к ней обращались, и обходилась немногими словами. Она всегда прибавляла «Как вам будет угодно» или «Если вы так считаете» и неизменно называла хозяйку «синьорой». Еще Пряхе нравилось, что Сельма была девушкой хорошенькой, но не писаной красавицей. У Нены были блестящие глаза, полные губы и длинные черные волосы, которые она носила распущенными, перекинув через плечо, чтобы подчеркнуть смуглую лебединую шею. Сельма, напротив, заплетала волосы в две тугие косы, которые укладывала на голове, и у нее было всего два приличных наряда, в которых можно было прийти в мастерскую: серая юбка с серым же жакетом и белой блузкой на пуговицах с высоким воротником – и голубое платье, закрывавшее тело от щиколоток до горла. Для Пряхи это значило, что если клиентки придут на примерку, когда Сельма шьет в углу, то сопровождавшие их сыновья, братья или мужья могут и не заметить, что в комнате находится девушка.

Настоящая же причина, по которой Пряха взяла Сельму в свою мастерскую, заключалась в том, что приходской священник