Девичья фамилия - Аврора Тамиджо

Весна наступила внезапно, одним махом. Однажды в субботу Сельма и Селеста работали во дворе. Они вышивали две одинаковые салфетки, но с каждым ударом колокола обменивались и продолжали работу друг за другом. Чтобы проверить, что получается, Селеста постоянно предлагала Сельме провести кончиками пальцев по изгибам вышивки: если толщина одинакова по всей длине, если нет торчащих ниток или пустых мест, то работа сделана хорошо, и не нужно видеть, чтобы это понять. В то утро Фернандо с ними не было – его вызвали в мясную лавку, где сломалась машина для нарезки. Он вернулся как раз к обеду, когда Селеста уже уходила. Но на сей раз Роза настояла, чтобы Селеста осталась на обед, пока у них гостит Донато.

– Я провожу вас до монастыря Святой Анастасии, – сказал Фернандо. – Не придется ехать на телеге с кем попало. На мотороллере мы доберемся очень быстро, вы успеете вовремя, уверяю.

До монастыря было не меньше сорока минут езды по извилистой дороге, а маленький мотороллер Фернандо не казался Селесте подходящим средством передвижения – она никогда на таком не ездила и не знала, как это делается. Вдобавок, если в монастыре прознают, на чем и с кем она приехала, ей ни за что не позволят вернуться в Сан-Ремо. Селеста ответила Фернандо слегка дрожащим голосом:

– Вы очень добры, но я не могу согласиться. Мне нельзя оставаться наедине с мужчинами, если они не имеют отношения к церкви, нельзя ездить на транспортных средствах с мотором и нельзя приезжать в сопровождении кого бы то ни было.

Донато пресек все возражения брата:

– Господь строг, но милосерден.

Вмешалась Роза; она обратилась к Селесте напрямую, дружелюбно, но твердо:

– Мой сын Фернандо – хороший парень, в четырех деревнях его все знают. Здесь не найти людей, которым мы не помогли бы, чем могли.

«Может быть, – подумала Сельма, – Селеста не хочет, чтобы ее видели с Фернандо Кварантой, именно потому, что его все знают».

– Я высажу вас на перекрестке с улицей деи Фрати, – настаивал Нандо. – Там, где кончается асфальт. Это недалеко от монастыря, но никто не заметит, что я вас подвозил. – Его голос стал ниже, как ровное пламя под кофеваркой. – Моя мать очень хочет, чтобы вы с нами отобедали, доставьте нам удовольствие.

Ко всеобщему удивлению, Селеста приняла приглашение. На обед была паста с фасолью, и послушница постоянно отвечала на вопросы Донато и любопытной Розы, но отказывалась от вина и кофе. За всю трапезу они с Фернандо не обменялись ни единым словом. И все же, когда они исчезли из виду под густой рев глушителей, в голосе Донато прозвучало отчаяние.

– Посмотрим, не будет ли у меня из-за этого неприятностей, когда я вернусь в семинарию.

Сельма была уверена, что услышала, как мать громко рассмеялась:

– Твой брат, как и его отец, не ищет легких путей.

Что произошло между Селестой и Фернандо, Сельма так и не узнала. Но она не понимала, что здесь нелегкого. Ей все казалось простым.

– Если бы ты вдруг расхотела становиться монахиней, что бы ты делала? – спросила она у Селесты, оставшись с ней наедине незадолго до того, как они расстались навсегда.

– Если бы я расхотела становиться монахиней, я бы не знала, чем еще заняться.

– Ты могла бы стать учительницей вышивания. Ты лучше той, что в нашей деревне. Переехала бы в Сан-Ремо, и мы бы дружили всю жизнь.

Селеста улыбнулась, это было слышно по ее голосу.

– Если бы я расхотела становиться монахиней, было бы славно, выйди все так.

Но так не вышло.

Однажды утром, в начале апреля, Сельма вдруг снова начала видеть. Доктор Скалия сказал, что новые лекарства, которые привозили из Америки, – самые лучшие. Донато был уверен, что произошло чудо. Роза не переставала целовать и обнимать Сельму, как будто она родилась в тот день, а не шестнадцать лет назад.

В следующий вторник Сельма надела желтое платье, которое мама сшила для нее за эти месяцы, и так, при параде, уселась во дворике ждать Селесту. Теперь, когда к ней вернулось зрение, она видела – брат счастлив, что она стоит и весело смотрит в небо широко раскрытыми глазами. Но в то же время на его лице читалось другое, совсем не радостное чувство. Казалось, Фернандо уже знал, что Селеста больше не придет.

Ни в этот вторник, ни в следующую субботу.

6

Большая ошибка Санти Маравильи

О Санти Маравилье нужно сказать одно: на самом деле он не представлял из себя ничего особенного. Он не был плохим, по крайней мере не хуже большинства людей, и не был таким уж добрым; главным для него было получать удовольствие, а на остальное можно и рукой махнуть. Он родился в маленькой деревушке, довольно далеко и от гор, и от моря, и от больших городов, где не было ничего выдающегося – ни водных просторов, ни высоких пиков, ни едкой соли, ни диких зверей, ни красивых лодок. Там жили такие же, как он, мужчины – ни рыба ни мясо – и женщины, которым приходилось с этим мириться.

Санти бросил школу, когда ему было восемь; он не был ни умным, ни глупым. Он умел быстро считать в уме и обладал отличной памятью, но предпочитал упражняться в карточных играх и умении выпить больше анисового ликера, чем другие. Он ни разу не видел свою мать Бьянку, потому что та умерла при родах, но унаследовал от нее глаза цвета льда, очень светлые волосы и прозрачную кожу. Отец Санти, Виче Маравилья, был хорошим человеком; никто не помнил, какого цвета были его волосы до того, как поседели, и никто не знал, как ему, сгорбленному и с артритом рук, удалось жениться на Бьянке. Виче умер в 1946 году, проработав всю жизнь в карьере и чудом избежав Второй мировой войны; он оставил в наследство сыну двадцать тысяч лир, шелковый костюм и пару сделанных на заказ туфель. Санти, который и не помышлял о том, чтобы занять отцовское место в карьере, тут же собрал чемодан и покинул деревню. В соседних поселениях все женщины были рахитичные, с грязными ногтями и растрепанными космами; кое-кого изувечили и изуродовали отцы или братья. Санти же ощущал себя хозяином мира просто потому, что в его объятиях побывало чуть больше девушек, чем у других парней, и потому что у него не было ни отца, ни матери, которые указывали бы ему, как поступать. Он считал, что женщины в тех местах, где он вырос, годятся лишь на то, чтобы летом поваляться с ними в поле. Поэтому он отправился в приморские городки, но, получив скользящий удар ножом от двоюродного брата некоей Патеддары, уверился, что не стоит рисковать собственной шкурой ради трактирщиц и рыбачек. Он запрыгнул на одну из повозок, которые поднимались в горы, прослышав от товарищей по картам, что там хоть и не текут молочные реки, но, по крайней мере, всегда найдется что поесть.

Санти приехал в Сан-Бенедетто-аль-Монте-Ченере осенью 1947 года и остался там. Несколькими годами ранее бомбардировка удачно обнажила заброшенный кремнеземный карьер у подножия горы, и, когда война закончилась и оказалось, что работников не хватает, местные принялись искать крепких молодых парней и нанимать их за американские деньги. Санти, который казался себе очень важным человеком, менее всего хотел жить той жизнью, какую вел его согбенный высохший отец; он нашел себе комнату в общежитии для рабочих на главной улице Сан-Бенедетто, но ни в первый, ни во второй день не появился в карьере. Работать ему было не по душе, но он был обходителен и умел заводить друзей: никогда не пил вина, не предложив другим, а если кто-нибудь собирался жениться или крестить ребенка, Санти без раздумий одалживал красивый отцовский костюм с туфлями, и вскоре слух об этом распространился по всей деревне, ведь среди жителей только у него имелся шелковый костюм. Санти пришелся по душе даже маршалу карабинеров, когда открыл ему хитрость, с помощью которой выигрывал в семь с половиной[6] три ночи подряд. Санти Маравилья действительно не представлял из себя ничего особенного, но вовсю эксплуатировал уникальный талант запоминаться тем, чего не существовало в природе, – например, своим выдающимся умом, который на самом деле сводился к ловкости в обращении с цифрами и шулерству. Или своим загадочным знанием мира, выгодно отличавшим