Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

Толя Карнаухов мигом перекинул оттуда ноги за перила, ухватился за водосточную трубу и, спустившись по ней благополучно вниз, кинулся к тарантасу, в который только что подсадил капитан Ольгу.

– Розалинда безумной мечты, – зашептал он ей, подбегая со стороны, противоположной крыльцу, пока она усаживалась, а капитан дрожащими от счастья руками подкладывал ей под ноги какую-то подушку, – вы взаправду так и укатите в тетатете с христолюбивым воинством?

– Не правда ли, как жалко, что не с вами! – громко фыркнула она в ответ, повернувшись к нему спиной, уткнулась в угол экипажа и подняла голову.

Все они были там и глядели на нее жадно и удивленно – и Чижевский, и Шигарев, и Духонин с Факирским, и «стряпчий» Маус, и… и Ашанин, несколько побледневший, показалось ей, Ашанин, с его искристыми, «насквозь прожигающими» глазами и не то злою, не то насмешливою улыбкой на устах…

Что-то вроде сожаления или раскаяния промелькнуло у нее в душе… О чем, к кому, – она сказать бы себе не могла… да и не такова она была, чтоб останавливаться долго на разборе своих ощущений. Она на миг прижмурилась, открыла опять глаза, остановила их на капитане, робко заносившем ногу на подножку экипажа, – и проговорила нетерпеливым тоном:

– Да садитесь же скорее наконец!..

Он заторопился, сел… Она еще раз подняла голову, обвела взиравших на нее с галереи каким-то вызывающим взглядом и звонко, своим густым контральтовым голосом, крикнула им, кивнув на Ранцова:

– Господа, честь имею представить вам моего жениха!..

И тут же, обернувшись к кучеру, закомандовала уже полною госпожой и хозяйкой:

– А ты трогай и пошибче!..

Тройка дружно рванула, загремела, понеслась…

Флигель-адъютант многозначительно улыбнулся из-под прикрученных усов, степенно уселся с исправником Акулиным в поданную ему коляску и коротко отдал ямщику свое приказание – «не отставать».

– О, капитане, капитане, – загаерничал им вслед Шигарев, – о герой Венгерский, ходить тебе на четвереньках, быть тебе в ярме!..

– А я тебе вот что скажу, – с засверкавшими глазами обернулся на него Ашанин, – это единственная женщина изо всех, каких я знаю, которая способна не надоесть тебе до конца жизни!

– Еще бы! – засмеялся Чижевский. – Она тебя до этого десять раз успеет разжевать и выплюнуть…

– В этом-то и прелесть, – живо возразил московский Дон-Жуан, – в этом-то и прелесть, как ты этого не понимаешь!..

Бедный Маус ничего не сказал. Он с высоты своих правоведских прав и немецкой крови так долго привык презирать своего русского и непривилегированного ривала, что неожиданное объявление победы Ранцова над ними кинуло его в жар и подкосило ноги… Он повалился на диван беспомощно и бессильно, и надменные его воротнички, смоченные выступившим у него лихорадочным потом, повисли внезапно жалкою тряпкой кругом его длинной, худой, с большим напереди желваком, немецкой шеи…

XXIV

Через несколько минут Ашанин встал и ушел с галереи.

«Что делать теперь здесь?» – думал он. Для него лично все уже было кончено; с отъездом Ольги и этою «забавною помолвкой» ее с одним из «ее фофанов» иссякал для него всякий интерес, всякий повод дальнейшего пребывания в Сицком. Он сегодня же уехал бы в Москву с Чижевским, который уже послал за лошадьми и предлагал ему место в своем экипаже, если бы не Гундуров. Наш Дон-Жуан сердечно интересовался романом приятеля, но, занятый сам любовными похождениями своими, не имел случая говорить с ним со вчерашнего вечера, и последние страницы этого романа были ему неведомы. Он, как мы видели, тотчас после завтрака отправился к Софье Ивановне, которую застал вдвоем с Сергеем, но немедленно вслед за ним вошла княжна Лина, и по первому взгляду, кинутому ею на Гундурова, на его тетку, Ашанин понял, что в течение утра произошло для них нечто важное и решительное, о чем должно было идти между ними совещание, при котором он оказывался лишним. Он поспешил уйти…

Но с тех пор прошло более часа. «Они, вероятно, успели уж теперь передать друг другу все нужное», – рассуждал Ашанин, направляясь опять к покоям, занимаемым госпожой Переверзиной. «Дело идет у них, очевидно, о последнем шаге – просить руки княжны у ее матери… И почти несомненно, что она откажет, и тогда придется им сегодня же уехать в Сашино… Сережа будет с ума сходить, и Бог знает, чем все это может кончиться… Его оставить нельзя, бедной Софье Ивановне с ним одной не справиться… Я уеду с ними во всяком случае», – решил он.

Проходя через первую гостиную, он услышал шаги за собой и машинально обернул голову.

Это был князь Ларион. Ашанин остановился.

– Вы не к Софье ли Ивановне Переверзиной? – спросил его тот.

– Так точно-с…

Князь замедлил шаги, и на лице его как бы пробежало легкое выражение досады.

– Не знаете, у себя она… и одна ли? – промолвил он как бы нехотя.

– Теперь не знаю, а с час тому назад, когда я был там, у нее был Гундуров и…

Он как-то бессознательно приостановился.

– И кто же еще, разве это секрет? – нетерпеливо вырвалось у князя, и он строгими глазами глянул на молодого человека.

– Нисколько, – ответил, несколько смущенно улыбаясь, Ашанин, – была княжна Елена Михайловна…

– А!..

Князь Ларион остановился как бы в раздумье.

– Вы мне можете оказать услугу, – сказал он, помолчав.

– Какую прикажете, князь?

– Я бы хотел поговорить с приятелем вашим… Сергеем Михайловичем Гундуровым. Если увидите его, благоволите передать это ему и сказать, что я буду ждать его у себя в кабинете.

– Сию же минуту, князь!

Они разошлись.

Лина была еще у Софьи Ивановны…

Гундуров сидел бледный, как и она, и, как она, стараясь казаться спокойным. Софья Ивановна ходила по комнате, судорожно погружая то и дело пальцы свои в табакерку и каждый раз просыпая табак, прежде чем донести его до ноздрей…

Они действительно давно уже успели передать друг другу все, что представляло для них взаимный интерес: княжна – разговор свой с матерью и встречу с графом Анисьевым, Софья Ивановна – объяснение с князем Ларионом… На факте подтвердилось то, что заранее предвидел, предчувствовал каждый из них: княгиня отказывала наотрез, впереди стояла разлука, неизбежная, непереносимая разлука… Правда, нельзя еще было назвать все потерянным: князь Ларион самым формальным образом обещал вступиться, поговорить… Но никто из них в глубине души не