Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич
Она закачала недоверчиво головой.
– О нет, милый граф, я уверена, что вы знаете что-нибудь более положительное, – вы так хорошо поставлены при Дворе (vous êtes si bien en Cour)!
– Повторяю вам, княгиня, что я ничего не знаю, – досадливо, почти резко отвечал он на это, – и мне приходится очень сожалеть, что вам угодно непременно давать словам моим произвольное… и – позвольте мне прибавить – неприятное для меня толкование.
Но Аглая уже неслась головой вниз и никаких отговорок принимать не хотела.
– Я вижу, милый граф, что вы не хотите мне сказать, потому что я женщина и вы боитесь моего язычка. Но вы меня еще не знаете, я умею молчать, как могила, когда нужно, и вот вам самое лучшее, кажется, доказательство: то, о чем мы сговорились с графиней, матушкой вашею, в Риме, я сумела сохранить в тайне целые полтора года и не сказала ни Лине, ни Лариону, и он даже теперь узнал об этом не чрез меня, а чрез приятеля своего, графа, которому писал ваш дядя.
Анисьев пристально глядел на нее все время… Осторожность его сдалась на убедительность этого аргумента:
– И все-таки я ничего не скажу вам, княгиня! – засмеялся он… – По принципу, по принципу! – добавил он так же весело. – Я никогда ничего не говорю ненужного. А это пока не нужно! Вам будет достаточно пока знать, что «перемена жизни», как говорят гадальщицы (он сказал это, смеясь, по-русски), – вещь, для вас возможная в более или менее непродолжительном времени… Но знать это должны вы только про себя, – молвил он, принимая опять вид озабоченный и строгий, – если бы князь Ларион проведал как-нибудь, что вам что-либо известно, он бы тотчас же заподозрил нас с вами в заговоре, принял бы, пожалуй, с своей стороны какое-нибудь неожиданное решение… а это могло бы скомпрометировать и не меня одного! – досказал флигель-адъютант, сопровождая эти слова таким мрачно-значительным взглядом, что Аглая Константиновна от испуга прижалась к сиденью своему, как будто намеревалась продавить его до самого дна.
Она уже не смела ничего дальше спрашивать и глухо повторила только:
– Я могила для секретов, граф, могила, могила.
Он учтиво наклонил голову и продолжал опять:
– Смею думать, что, ввиду того, что может случиться, вам можно было бы, княгиня, принять по отношению ко княжне, дочери вашей, образ действий выжидательный, так сказать, и примирительный; другими словами, как бы забыть о ее… забыть о причинах вашего недовольства ею, не напоминать ей о них и не вызывать ее таким образом на новые… прения с вами. Княжна слишком благовоспитанна, чтобы предпринять что-либо серьезное против вашей воли, и вам поэтому особенно беспокоиться нечего… Если бы, однако, – поспешил он прибавить, чуть-чуть сморщив брови, – вы заметили какие-нибудь угрожающие симптомы (quelques symptômes alarmants), то вы всегда найдете хороший совет у моей матушки… Ведь вы, надеюсь, будете продолжать переписываться с нею?
– О, непременно!.. А что лучше было бы, милый граф, – это, раз она уже в Петербурге, если б она могла сама приехать теперь сюда?
– Я об этом думал одну минуту, – возразил он раздумчиво, – но нахожу это положительно непрактичным. Матушка, кажется, никогда не сходилась с князем, деверем вашим, и приезд ее сюда тотчас же возбудил бы его подозрения. А этого надо положительно избегать… Нет, княгиня, будем ждать лучшего от времени и перемены места… Быть может – и ждать долго не придется! – примолвил он со мгновенно блеснувшим взглядом. – А затем позвольте проститься с вами, – сказал он, вставая и обходя стол, чтобы поцеловать ей руку.
Она вскочила с места.
– Милый граф, позвольте обнять вас… как сына, – шепнула она ему на ухо, закидывая ему руку за шею и припадая к его плечу.
Он приложился раздушенными усами к жирной ее длани, изобразил на лице своем некое подобие сердечного умиления и направился к двери.
– Я провожу вас до лестницы, – объявила Аглая, идя за ним.
– Что вы, что вы, княгиня! – вскликнул он, оборачиваясь и вспоминая рекомендацию Ольги Елпидифоровны. – Вы забыли, что вы больны; вам не на лестницу, а в постель надо… Непременно в постель, я вам советую…
И он исчез за портьерой.
Она закивала головой ему вслед, вернулась к своему дивану и торопливо зазвонила. Явившемуся Финогену она отдала приказание принести новый чайник с кипятком и «сейчас, сейчас отыскать и просить к ней Евгения Владимировича»…
XXIII
Ольга Елпидифоровна об руку с блаженствовавшим капитаном выходила из сада в большие сени дома, когда увидела перед собою вваливавшееся из противоположных дверей со стороны двора громоздкое туловище почтенного своего родителя. Елпидифор Павлович, покрытый пылью, с загоревшим докрасна от солнца и ветра лицом, нес вперед свой огромный живот с каким-то необыкновенно торжественным и радостным видом… Завидев дочь, он заковылял к ней поспешно своими коротенькими ножками, махая ей еще издали руками…
– Что вы так поздно? – крикнула она ему.
– Сто двадцать верст без малого отмахал со вчерашнего вечера, – ответил он, отдуваясь все с тем же торжествующим выражением на лице и подходя к ней.
– Это для чего же сто двадцать верст? – спросила с изумлением Ольга.
– В чужой уезд заехал, до самого Подольска проводил его сиятельство, – пояснил он со смехом, вопросительным и несколько удивленным взглядом обнимая дочь и ее кавалера и протягивая последнему руку. Ранцов с радости пожал ее так, что Акулин чуть не крикнул от боли.
– Ну, дочурка, – сказал он, тряхнув пальцами, выдернутыми им из этой медвежьей лапы, – в Белокаменную собирайся!
– Это как?
– Назначение получаю.
– Полицмейстером в Москву? – вскрикнула Ольга.
– Пониже маленечко, да посытнее, пожалуй!
И жирная улыбка раздула еще раз необъятные ланиты Елпидифора.
– Что же это такое: «пониже»? – спросила она, хмурясь и надувая губы.
– А что пониже полицмейстера бывает, и не слыхивали, может, никогда? – спросил он в свою очередь, передразнивая голос ее и мину.
– Частный пристав есть, – сердито отвечала она, – так разве вы согласитесь пойти в частные пристава?
Он рассмеялся во всю мочь, уткнув руки в бока и насмешливо глядя ей в лицо своими лукаво подмигивавшими глазками.
– В городскую-то часть? Да какой же, с позволения вашего сказать, пентюх
