Русский остаток - Людмила Николаевна Разумовская
В аэропорту он протянул ей журнал.
– Почитайте в дороге, мне кажется, вам это может быть интересно.
– Хорошо, спасибо, – не глядя, она сунула журнал в сумочку. – Ну, еще раз спасибо за все… – Она протянула ему руку. – Сможете приехать – милости просим…
– Спасибо, Галина Сергеевна. В Нью-Йорке вас встретит мой друг, тоже профессор, Милован Котич. Он – серб и говорит по-русски, он тоже православный, как вы. Я попросил его, чтобы он немного показал вам Нью-Йорк. Мне жаль, что я не могу это сделать сам, мне бы очень хотелось, чтобы у вас немного изменилось представление о нашей стране… Этот журнал, вы тут прочтете… Милован довезет вас до Джорданвилля… Это четыре часа от Нью-Йорка, я уже говорил, к ночи вы будете там…
– Все, дорогой, мне пора. Дайте я вас поцелую на прощанье…
Длинный Гордон согнулся чуть не вдвое, и Галина трижды приложилась к его гладко выбритым, несмотря на бессонную ночь, щекам. Ну вот и все, слава Богу, конец. Как это, оказывается, тягостно – чувствовать чужую влюбленность, ну пусть не влюбленность, повышенное внимание… Странно, обычно женщинам это нравится… или она уже слишком свыклась с одиночеством, зачерствела и превратилась в синий чулок? «Хотела бы я еще кого-нибудь полюбить и, может быть, выйти замуж? – спросила она себя и тут же ответила: – Нет! Уже нет…»
Самолет набрал высоту. Она посмотрела вниз. Прощай, Янгстоун. Прощай, милый Гордон. Она-то уж, во всяком случае, сюда не вернется. Боже мой, она – в Америке! И он в Америке… и, быть может, все еще в Джорданвилле. Как все странно…
Она вытащила из сумочки журнал, который ей сунул перед расставанием Гордон: «Жизнь с Богом». Вот те на! Оказывается, и в Америке может быть жизнь с Богом! Интересно. Она полистала странички, внимание ее привлек заголовок: «Письма детей к Богу». Галина стала читать.
«…Мы жили с мамой и сестрой в лесу в маленьком коттедже, и я старался быть для них утешением. Моя мать научила меня слову „сострадание“, и я подолгу мог сидеть в лесу один и думать о сострадании, пока не заплачу… Когда я мог чувствовать скорбь, я знал, что жив. Это чувство было так дорого мне, что я мог скорбеть по любому поводу. Везде я находил причину для слез и воздыханий. Я оплакивал падение первых людей и удаленность современных людей от Бога… Я всегда искал повод быть осмеянным, ненавидимым, гонимым миром и всегда знал, что есть что-то неизмеримо более важное, чем еда, одежда и крыша над головой… Когда я стоял один среди тихого леса, желал только одного – быть прощенным…» Том, четырнадцать лет.
«…Мы хотим быть хозяевами своей судьбы, но заканчиваем рабами. Мы хотим заменить свою собственную волю волей Божией, но наша гордость противится и всегда приводит нас к падению. Мы хотим быть свободными, но заканчиваем на коленях перед идолами. Мы – наихудшие врачи самим себе. Кто нас спасет?..» Мелисса, пятнадцать лет.
«…Я знаю, многие женщины избавляются от своих детей, пока они еще не родились. Так делала и моя мама, и я не понимаю, как можно убить одного человека и потом жить для другого? Разве это возможно?..» Фрэнсис, десять лет.
«…Моя душа искала то, ради чего можно жить и умереть. В детстве мы знаем Бога, но потом нас учат выпустить Его из сердца и памяти, и мы очень быстро с этим справляемся, потому что Бог мешает нам делать то, что нам нравится, а Ему нет. Я понял, что такое страдание. Страдание – это рост души…» Джимми, двенадцать лет.
«…Господи, у меня так много вопросов к Тебе. Почему мир без нежности? Почему у некоторых людей на сердце ставни? И почему они такие несолнечные? Почему моя мама, когда она порвет колготки, плачет? И когда мамина мама не будет проклинать папиного папу, а папина мама перестанет желать нам смерти? И если уж нельзя не рождаться, я бы попросил у Тебя ласки. И еще я думаю, люди меньше бы грешили, если бы в мире не было одиночества и было больше доброты. Ты согласен?..» Джон, девять лет.
Галина закрыла журнал. Милый Гордон, он не стал с ней спорить и переубеждать, он, неверующий, просто показал ей то, что знает каждый верующий, что во всяком народе душа человеческая по природе своей – христианка и что Дух дышит, где хочет… Дух дышит и в этих американских мальчиках и девочках, как и в тех русских и нерусских, которых конечно же везде – подавляющее меньшинство, малое стадо, но оно-то и в России – малое. Не за десять ли праведников просил Авраам Бога пощадить Содом и Гоморру? Но не нашлось и десяти… И если наш мир все еще держится… из последних сил, то это только потому, что все еще существуют эти последние за мир плакальщики и молитвенники, в том числе и американские…
Высокий, крупный мужчина, с черными с проседью волосами и такой же курчавящейся бородой возвышался среди встречающих с плакатом, на котором большими буквами было написано только одно слово: «Галина». Он радостно улыбался, вглядываясь в каждую пассажирку, выкатывавшую на тележке свой багаж. Галина встретилась с ним взглядом и тоже улыбнулась. Милован просиял. Несмотря на белозубую широту его улыбки, она отличалась от типично американской южной импульсивностью и неистребимой жизнерадостной искренностью. Казалось, энергия любви бьет в этом не слишком молодом человеке через край.
– Милован! – представился он ей, подхватывая ее чемодан на колесиках. – Как долетели? Все в порядке? Гордон просил меня показать вам Нью-Йорк, а после отвезти вас в Джорданвилль. И все за один день. Это безумие!
– Да, это так. Времени у меня в обрез.
Милован кивнул.
– Тогда вперед, поехали!
Он привез ее в сердце Нью-Йорка – Манхеттен. Они вышли из машины и стали гулять меж огромных небоскребов, произведших на нее все же сильное впечатление, – не потому, что ей нравилась такая архитектура, скорее наоборот, но в ее грандиозности ощущалось некое завораживающее величие.
– Я читала, – сказала Галина, – что Бродвей – это бывшая индейская тропа?
– Ну да. В начале семнадцатого века голландцы, открывшие эти земли, купили остров у индейцев всего за двадцать четыре доллара, – сказал Милован. – В переводе с индейского «Манхеттен» – «скалистая крепость». Голландцы назвали его – Новый Амстердам.
– А как же он превратился в Нью-Йорк?
– Между Нидерландами и Англией была война, победили англичане. С тех пор город называется в честь герцога Йоркского, будущего короля Якова Второго.
– Интересно, сколько бы сейчас стоил этот остров?..
– Ну, это уже сосчитано: сорок девять
