Идущая навстречу свету - Николай Иванович Ильинский
— Хотел в Алексеевке найти работу, но… Даже на маслобойном заводе ничего не нашлось, — с грустью закончил свою биографию Егор Иванович.
— На эфирном заводе, понимаю… Порядочный человек от собственной совести нигде не спрячется, да и не станет он этого делать, — сказал Шапошников, подумал несколько секунд, а потом вдруг почти воскликнул: — Как это нет работы?… В Алексеевке нет места, где бы можно было приложить свой труд?… А железная дорога — шпалы таскать, рельсы укладывать, доделывать то, что не доделали пленные мордатые немцы?… Да, упитанные, с красными мордами, мы тут с голодухи пухли, а их кормили как на убой… Отпустили фрицев, уехали восвояси, а зря… Но ладно, не о них теперь речь, пойдем к инженеру Сычеву Валерию Степановичу, он жаловался мне на нехватку чернорабочих… Ты согласен?
— Даже не спрашивайте, Вениамин Сергеевич!..
— Я тоже так думаю… А ты один? — спросил Шапошников, когда они шли к вагону, где располагался штаб инженера Сычева.
— Жена умерла, а дочь Екатерина, не знаю, говорят, ушла меня разыскивать. … Глупая девчонка!..
— Любящая отца! — поправил Гриханова Вениамин Сергеевич. — У меня две дочки — Юля и Серафима, близнятки… Любят меня, о-о!.. И учатся только на отлично!.. Собираются в Воронежский университет поступать…. Юля — знаток русской литературы!..
Инженер Сычов встретил их с радостью: ему очень нужны были рабочие. Гриханова он принял без раздумья, ведь привел его к нему не кто иной, а сам начальник санитарной службы местного отделения Вениамин Шапошников! Так Егор Иванович и определился с новой работой. Он еще побывал в Нагорном, поблагодарил свата Афанасия Фомича и сваху Анисью Никоновну за гостеприимство, обещал непременно наведывать их по выходным дням, потрепал белобрысые волосы на голове Сашки и ушел. Старики Званцовы даже пожалели об этом — стало скучно и даже как-то неуютно в хате.
— Да и ездил бы из Нагорного в эту Алексеевку, — погладил свою бороду Афанасий Фомич, которая, как заметила Анисья Никоновна, становилась все больше если не белой, но сероватой: появилось много седых волосинок.
— Что ж, он должен вставать ни свет ни заря и бежать за двадцать верст? — сказала она мужу. — Ты в уме своем?…
— Ну, не каждый день, — сердито возразил Афанасий Фомич, — а опосля воскресенья, выходного, стало быть, по понедельникам, а в пятницу вечером — опять домой, к нам, значит.
— Это ему виднее…
— Так и я же про то, а ты все свое, свое, сама с умом меньше, чем у курицы! — еще долго бурчал старик.
II
Не считал Егор Иванович, сколько времени он проработал в Алексеевке: укладывал шпалы, научился ввинчивать в них болты-скрепы, которыми крепились рельсы к шпалам. Не знал он, что в Нагорное пришла Екатерина. Сколько радости принесла она свекрови Анисье Никоновне и свекру Афанасию Фомичу! Словно солнышко выглянуло из-за тяжелых свинцовых туч и озарило не только двор Званцовых, но, казалось, и все село. Потянулись к хате Афанасия Фомича односельчане: мужики — не столько расспросить Екатерину, где она теперь проживает, как мается после смерти Виктора, сколько в надежде по такому важному случаю получить долю спиртного, которого у Фомича, наверняка, в запасе еще сохранилось, а бабы, известно дело, — гуртом погоревать и вволю поголосить (а в Нагорном издавна были мастерицы поголосить) по умершей Аграфене Макаровне, матери Екатерины, и просто поглядеть на сиротинушку, молодую вдову Екатерину Егоровну. Пришел во двор Званцова и Михаил Васильевич Нефедов, поздоровался и сразу Екатерине — задание.
— Раз уж и ты возвратилась в родной колхоз, кстати, вернется сюда и твой отец, стало быть, нас, что ни кажи, а прибыло, — заявил он. — Ты, Екатерина Егоровна, труженица хорошая, это мы все знаем… Правда же? — окинул он взглядом собравшихся и, услышав дружное одобрение его словам, продолжал: — Так что можешь завтра выходить на работу…
— Здравствуй! — звонко рассмеялась Катя. — Дай хоть отца увидеть, поговорить с ним, столько не виделись!..
— Так ты что, целую неделю будешь с ним мурлыкать? — удивился бригадир. — Нам он уже все и давно рассказал… Пришел по амнистии… Советская власть — она суровая власть, но и отходчивая, всегда может простить человека, особливо если он в чем-то ошибался… Так-то?… Я тоже такой!..
— Как советская власть?…
— Ага!.. Вылеплен из советского теста!..
— А печку водой заливать — это по-советски?… Позавчера ворвался ко мне на кухню, хвать ведро с водой и бух ее прямо в печь…
— Надо в сельсовет пойти, Варваре Стратоновне пожаловаться, — зашумели женщины.
— До Конюхова идти нечего, он заодно с бригадиром…
— А вы вставайте пораньше, чтобы до работы успеть печь истопить, завтрак и обед изготовить… А то дрыхнете, — погрозил Нефедов женщинам. — Завтра с утра снова пройдусь по хатам…
— Пройдись, но мимо моей хаты, а зайдешь — застрелю!
— Из чего, из коромысла? — хихикнул бригадир.
И двор Званцова огласился дружным смехом.
В тот же день под вечер Екатерина пошла в сельсовет. Торжество встречи, восклицания вырвались из распахнутых окон сельсовета, перепугав воробьев, которые вмиг разлетелись с жидких кустиков, томящихся от жары под окнами, и даже красный флаг, поднятый над крыльцом, вздрогнул. Подруги крепко обнялись, расцеловались. «Она уже не Поречина, — предупредил Екатерину Афанасий Фомич, — она уже Лесникова, вышла замуж за Кузьму Васильевича».
— У тебя кабинет — как у какого-нибудь министра! — перекидывая свои взгляды то на Варвару, то на ее рабочий стол и касаясь пальцами телефона, восхищалась Екатерина.
— А как же! — засмеялась Варвара. — Я и есть министр!.. В Нагорном я больше, чем министр!.. Власть!.. Да не какая-нибудь там, а советская!.. Вот он, мой вождь, — показала она сначала на портрет Маленкова, а потом перевела взгляд на портрет Ворошилова. — Ошиблась я: не Георгий Максимилианович, а Климент Ефремович, он же Председатель Президиума Верховного Совета СССР…
— Но и о Маленкове люди ныне говорят только хорошо, — заметила Катя. — При нем колхозники мешками хлеб повезли по своим домам, такого никогда не бывало… Что такое двадцать граммов на трудодень!.. А тут ешь — не хочу?…
— Верно, деревня наконец-то вздохнула… Мне это виднее по налогам: заплатил сорок рублей за сорок соток и вся недолга, никаких больше забот… Но Климент Ворошилов… Ишь,
