Русский остаток - Людмила Николаевна Разумовская

На следующее утро, исповедавшись и причастившись, Галина еще раз зашла к отцу Паисию попрощаться.

– Ну-с, Галина Сергеевна, Ангела Хранителя вам в дорогу. Поклон нашей матушке-России. А это вам, – протянул он толстый пакет, – благословение от отца Серафима.

– Как?!. – растерялась Галина. – Разве он?.. Это мне?.. Разве это возможно?..

– Можно, можно, разворачивайте смелее, – улыбался отец Паисий.

Галина развернула упаковку.

Это была небольшого размера икона – образ Богородицы «Знамение», написанный… отцом Серафимом.

Она заплакала и приложилась к иконе.

– А записки… тут… никакой нет записки?..

– Какая же вам нужна еще записка, Галина Сергеевна, – укоризненно покачал головой отец Паисий, – когда отец Серафим благословляет вас образом Самой Царицы Небесной.

– Да, конечно… простите… Это я… так… мирская привычка… – И она снова приложила платок к глазам.

Через час Милован вез ее в аэропорт. Оба молчали. Галина, погруженная в свои думы, глядела вперед, ничего не различая.

– Знаете, – вдруг заговорил Милован, – никогда я об этом не говорю… да и не с кем. Мой сын… у нас с женой это единственный ребенок… он военный летчик. Когда началась война против Югославии, он принимал участие в этих чудовищных бомбежках… Может быть, вы знаете, что они писали на тех бомбах, сбрасываемых на Белград… «Счастливой Пасхи!», «Надеемся, что вам это понравится!», «Ты все еще хочешь быть сербом?».

Она искоса глянула на своего спутника – его лицо потемнело и стало жестким.

– Цинизм тем более потрясающий, – продолжал он, – что все эти бомбометатели абсолютно ничем не рисковали… Я все понимаю, он – американский летчик… выполнял свой долг и прочее. Фактически Сербия – чужая ему страна, он и не был-то там ни разу, но… он серб! Серб! – выкрикнул он с какой-то яростью. – Вы себе не представляете, как здесь, на Западе, чернили сербов. Их послушать, так Милошевич – это просто исчадие ада. Только что кровь младенцев не пил… Вранье и вранье, вдалбливаемое в уши обывателей двадцать четыре часа в сутки во всех СМИ… Как у вас говорят, вешанье лапши на уши, которую все, как правило, с удовольствием потребляют безо всякой попытки разобраться в сути происходящего… Я не мог простить сыну это участие в избиении своего народа… и до сих пор не могу, хотя прошло столько времени… Но когда я начинаю думать, что именно эта бомба, сброшенная моим сыном… Жена, разумеется, с ним общается… он женат, внуки… А я… я не могу его видеть… Понимаете?.. И это мой единственный сын. Серб. Убивавший сербов.

– А что говорит отец Паисий? – с сочувствием спросила Галина.

– А что он может сказать?.. «Военный человек подчиняется командованию, его воли здесь нет». Я это и сам знаю… умом. А что мне делать с сердцем, которое не хочет смириться с такой вот казуистикой?!. Отец Паисий велел ежедневно делать по десять поклонов, просить у Бога прощения и за своего сына, и за себя, чтобы помог простить…

– Ваш сын – такой же верующий, как вы?

– Нет, – отрывисто произнес Милован. – Если бы!.. Нет… Он стопроцентный американец.

– Среди американцев тоже есть… – умудренная опытом, попыталась защитить американцев Галина.

– Возможно, – не стал с ней спорить Милован. Ему не было дела до других американцев. Его мучил один-единственный вопрос: его сын – предатель и убийца сербов.

У стойки регистрации пассажиров, вылетающих в Санкт-Петербург, они с удивлением увидели возвышающуюся фигуру Гордона. Господи, он не удержался и прилетел ее проводить!

– Гордон… ну зачем вы…

– Я не мог… Я не мог не проститься с вами… Спасибо, Милован. Я надеюсь, ваша поездка… все удачно?

– Это надо спросить у Галины, – улыбнулся Милован.

– Да, спасибо. Я вам обоим очень благодарна. Очень! Но, Гордон…

– У нас еще есть время выпить кофе… – сказал Гордон, стараясь казаться бесстрастным.

Они сели за столик.

– В следующий раз, Милован, я попрошу захватить меня с собой в Джорданвилль. Это будет мне напоминать вас, – сказал Гордон, сдержанно глядя на Галину. – Порекомендуйте мне какую-нибудь книгу современного русского автора, мне очень хочется заняться переводом. Мне кажется, так я буду ближе к России. (Он хотел сказать: к вам.)

– Хорошо, Гордон. Если вы доверяете моему вкусу, я постараюсь обязательно что-нибудь вам прислать.

– Буду вам благодарен.

– Ну, кажется, мне пора. – Галина встала из-за стола. – Еще раз огромное спасибо, и… если сможете… приезжайте в Петербург, буду рада вас видеть. Милован, вы тоже.

– Я вам напишу. И вы мне – сразу, пожалуйста, как долетели. Я буду волноваться.

– Хорошо, Гордон, обязательно.

Они расцеловались. Оба стояли и провожали ее глазами до тех пор, пока она не исчезла в недрах спецслужб, проверяющих мирных граждан на причастность к новому мировому жупелу – терроризму.

Наконец она осталась одна. Либеральные студенты, Янгстоун, Нью-Йорк, взорванные террористами (или кем там на самом деле, неважно!) небоскребы, Милован, Гордон, Джорданвилль и даже батюшка Паисий – все отступило, исчезло. Остался только драгоценный образ бывшего ее возлюбленного, неведомого ныне, так и не увиденного ею воочию, таинственно скрытого от нее иконописца отца Серафима, который десять лет назад стоял перед судьбоносным своим выбором: она, Галина, или монастырь.

* * *

Она летела домой с одним ясным и всеохватывающим чувством завершившегося круга ее жизни. И это ощущение завершенности было так ново и важно, что все, что бы ни случилось еще с ней в дальнейшем, в еще оставленном ей Богом земном времени, мыслилось уже только как более или менее сжатый или растянутый во времени эпилог.

Эпилог

1

Юра отсидел от звонка до звонка. Со странным чувством не облегчения, но какой-то новой, незнакомой тяжести возвращался он домой, в родной город, где ждала его пустая квартира и бесприютное одиночество.

Он долго возился с замком, не поддававшимся ключам, пока не распахнулась дверь, едва не ударившая его по голове. На пороге стоял незнакомый гражданин в спортивных штанах и с голой, обросшей черной густой щетиной грудью. Позади него маячила женская фигура в халате, с ребенком.

– Вам кого? – спросил мужчина с акцентом.

– Простите, но я… это моя квартира, – начал было объяснять Юра, уже понимая, что предприимчивая жена с тещей, должно быть, давным-давно сдали его квартиру, и теперь…

– Ничего не знаю, мы тут уже третий год живем. – И гологрудый захлопнул дверь.

Юра постоял у дверей. Выяснять отношения с квартирантами ему не хотелось. Телефон Галины не отвечал. Он позвонил бывшей теще. К его счастью, она оказалась дома.

– Юрий Петрович? – ахнула бывшая. – Выпустили? Поздравляю… Да, сдаем… Жить-то Ирочке с детьми надо… Ну приезжайте, потолкуем.

И Юра поплелся на другой конец города.

– Господи,