Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич
– Ты сам не знаешь, что говоришь, Вальковский! – вскрикнул, весь вспыхнув, Гундуров.
– Экая дубина, экая безобразина! – расхохотался тут же бывший Ашанин. – И ведь из того он это все изобрел в дурацкой голове своей, чтоб ему ямщиком-молодцом на козлах сидеть, в клык свой кабаний соловьем свистать… А что, Ваня, «Маргоренька-то к гусару ушла»? – закончил он вопросом, который преследовал его с утра до вечера, с самого дня встречи их в городе.
Вальковский, само собою, ругнул его, плюнул и отошел.
А вечером сидели они опять все трое за вечерним чаем у стола, за которым Софья Ивановна в круглых очках на носу вязала какое-то одеяло, и восторгались «Ромео и Юлией» в появившемся в ту пору в одном из повременных изданий переводе этой драмы на русский язык. Такие чтения Шекспира, начатые по мысли тетки Гундурова, видевшей в этом лучшее средство развлекать Сергея от муки и тревог его личных помыслов, соединяли каждый вечер сашинское общество и часто заставляли засиживаться его далеко за полночь. Сама Софья Ивановна, сохранившая под седыми волосами всю горячую впечатлительность молодости, увлекалась до слез гениальными красотами поэта и просила чтеца продолжать, забывая первая, что обычный час ее отхода ко сну давно отзвонил во всех комнатах дома. Гундуров, душевное состояние которого так близко подходило к тому страстному возбуждению, которым исполнено все существо молодого веронца Шекспира, находил для передачи его речей звуки, глубоко потрясавшие его слушателей, и от которых сам он иной раз пьянел и замирал в неизъяснимом восторге или растрогивался до рыдания в горле. После каждой несколько значительной сцены начинались толки, комментарии, споры. «Фанатик» сжимал кулаки и зубы, чтобы не ругнуться от избытка восхищения в присутствии импонировавшей ему Софьи Ивановны. Ашанин, неустанно тешившийся им и преследовавший его все теми же незлобивыми насмешками, всячески поджигал и вызывал его энтузиазм на какую-нибудь забавную выходку.
– Да, – говорил он однажды, – Ромео несомненно первая из первых молодых ролей, какие только существуют на театре!
– Первеющая! – подтвердил Вальковский, сияя непомерно раскрытыми глазами.
– Вот бы тебе попробовать себя когда-нибудь на ней, Ваня? – невиннейшим тоном продолжал за этим красавец.
– Ведь ты не дашь, Володенька? – возразил на это тот голосом, исполненным такого страстного внутреннего желания, униженной мольбы и страха за отказ, что все кругом разразилось неудержимым хохотом.
– А вот вы, в самом деле, возьмите, прочтите нам что-нибудь из роли Ромео, Иван Ильич, – молвила Софья Ивановна, принимая тут же серьезный вид и грозя пальцем Ашанину, – Владимир Петрович не один здесь судья!
«Фанатик» жадно потянул к себе книгу, лежавшую пред Гундуровым, остановившимся на первой сцене Ромео с Лоренцо, и с первых же слов загудел таким зверем, что Ашанин, ухватившись за бока, вскочил, выбежал в гостиную и повалился там на диван, надрываясь новым истерическим смехом. Гундуров уронил голову на стол и залился тоже.
– Да, – решила Софья Ивановна, укалывая себя до боли спицей в подбородок, чтобы не заразиться их примером, – мне кажется, действительно, Иван Ильич, что для вас годятся роли… менее пламенного характера…
Вальковский надулся, но только на этот вечер. Ему слишком удобно жилось в Сашине, он слишком хорошо там ел, пил и спал, чтобы расходиться с его гостеприимными хозяевами из-за какой-нибудь «рольки», как выражался он своими обычными уменьшительными обозначениями. Чтения Шекспира продолжались по-прежнему, и неудачная попытка «фанатика» передать эту молодую «рольку» не оставила ни малейшего следа в строе общего доброго согласия, царствовавшего в тихой сени старого сашинского дома.
Так прошло более недели. С каждым днем все нетерпеливее ждали теперь наши друзья новых известий из Сицкого, от княжны. Но известий не приходило…
XXXIII
Готовься с бодрою душой
На все угодное судьбине1!
Баратынский.
Волшебный летний вечер лежал над заснувшими липами Сашина. Нарождавшийся месяц инде сверкал тонким серебряным очерком сквозь темную сеть их многолиственных ветвей, и нежный запах политых к вечеру цветов несся проницающими струями на низенький балкон дома, двумя-тремя ступеньками спускавшийся в сад. Свет высокой лампы и свечей в стеклянных колпаках, стоявших на столе на этом балконе, добегал до разбитой под ним клумбы, и как бы вынырнувшая из ближайшего ее куста большая белая роза чуть дрожала на невидимом стебле своем, вся облитая и вся будто зачарованная этим нежданным и незнакомым ей светом…
Кругом стола сидел «сашинский квартет», как выражалась Софья Ивановна в веселые минуты. Они только что отпили чай. Пред Гундуровым лежал том Пушкина, открытый на «Каменном госте», которого собирался он читать вслух. Но он медлил приняться за книгу и глядел прищуренными глазами в сад, охваченный тишью и красотой ночи.
– Как хорошо! – проговорил он, ни на кого не глядя. «Что за ночь, за луна, когда»… вспомнилось Ашанину тут же одно из любимейших его стихотворений.
– Нет, вы посмотрите на эту розу, – молвила, в свою очередь, Софья Ивановна, – как она выделяется из темноты и точно глядит на нас!
– Я давно на нее любуюсь, – сказал Ашанин, – точно глядит и стыдится – прелесть!.. Сережа, не напоминает она тебе…
– Офелию?
И Гундуров с засверкавшим взглядом обернулся на него.
– Именно, именно! Вот что называется симпатия душ, – засмеялся красавец, – мне это сейчас пришло в голову! Она так…
Он не успел досказать свою мысль, прерванный восклицанием Софьи Ивановны:
– Кого это Бог дает!
Все разом примолкли. Из-за сада, мимо которого шла дорога в усадьбу, доносился звон колокольчика.
Гундуров вздрогнул от невольного нервного ощущения. Колокольчик так живо напоминал ему приезд Анисьева в Сицкое, трепет Лины, всю пережитую ими тогда муку.
– Кто это, в самом деле? – пробормотал он.
– Уж не за мною ли начальство шлет? У меня вторая неделя как отпуск просрочен, – заявил с мгновенным смущением Вальковский.
Ашанин расхохотался:
– Станет оно еще давать себе труд посылать за тобой! Просто выключит, если к сроку не явился.
«Не из Сицкого ли что?» – подумалось одновременно и Сергею, и его тетке; они переглянулись.
– Нет, тогда бы без колокольчика! – сказала она громко в ответ угаданному обоими ими вопросу и успокоенно улыбнулась ему.
Топот лошадей между тем уже явственно слышался на дворе. Кто-то подъезжал ко крыльцу.
– Исправник! – доложил вслед за этим, выходя
