Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Да… Оттого это и поразило меня, – молвил раздумчиво, как бы про себя, его приятель.

Все как-то разом замолчали.

«Неужели это его штуки?» – сказалось мысленно Софье Ивановне, но она тут же отогнала эту «нехорошую» мысль и громко ответила на нее себе самой:

– Не может быть!..

– Что «не может быть»? – повторил с удивлением Сергей.

Она слегка покраснела.

– Нет, я думала… Разве князь Ларион виделся с ним проездом в Петербург? – поспешила она спросить тут же.

– Нет; я нарочно узнавал у Чесмина: он говорит, что они не виделись, что граф был у себя в подмосковной, когда проехал князь через Москву, а в подмосковную он к нему не заезжал. Чесмин это наверное знает, потому что сам там был в это время.

– Он должен вернутся на днях, мне надо застать его в Петербурге, не разъехаться с ним, – проговорила вдруг Софья Ивановна, вся выпрямляясь в своем кресле, – я сегодня же уеду!

– Сегодня, тетя? – невольно вырвалось у Гундурова.

– Да, – молвила она решительным тоном. – Лишние сутки нам утешения не принесут; только пуще размаешься, а время дорого!.. Я уеду сегодня, а ты отправляйся завтра же, советую, не ожидая данного тебе срока… Разлука наша долго не продолжится: я добьюсь, чтобы тебя вернули, добьюсь справедливости!.. Если ж нет, как продам хлеб, приеду к тебе осенью в Оренбург. А пока, благо соизволили разрешить тебе «не спешить», остановись по пути во Владимире у родных наших Паншиных и жди от меня письма из Петербурга. А как осмотрюсь там, повидаюсь с кем нужно, сейчас же напишу тебе.

На этом было порешено. Из сарая выкатили на двор старый, объемистый дормез Софьи Ивановны, сохранившийся у нее еще от времен мужа и оказавшийся прочным и годным для проезда в Петербург и обратно. Племянника она отправила с Ашаниным за подорожной, а сама принялась с горничной перекладывать в важи дормеза1 привезенные в чемоданах из Сашина белье и платья. Ей, видимо, хотелось отвлечь себя этою внешнею возней от глодавших ее внутренно тяжелых и возмущенных мыслей – ей хотелось скорее уехать, скорее вступиться за нарушенные права безвинного племянника, а до тех пор ей было невыносимо больно видеть его, оставаться с ним, потому что она за себя не ручалась, потому что «не выдержу как-нибудь», говорила она себе, «разольюсь слезами, доведу его до отчаяния, Боже сохрани!..»

Покончив со своими дорожными сборами, она перешла в кабинет Сергея, пересмотрела весь его гардероб, составила с помощью Федосея реестр вещам, предназначавшимся ему в дорогу, передала старику, постоянному приходорасходчику своего молодого барина, деньги, привезенные ею на этот предмет, и, не чувствуя наконец ног под собою от усталости, присела на минуту на диван и тут же мгновенно заснула после сорока восьми часов мучительной бессонницы.

Отдых этот – ее разбудил часам к четырем звон колокольчика вернувшихся молодых людей, – подкрепив ее телесно, придал новую бодрость ее духу. Лошади, по ее инструкции Ашанину, были заказаны в шесть часов, и в ожидании их сели за обед, принесенный из какого-то ближайшего трактира и оказавшийся очень плохим. Но никому и так есть не хотелось, и Софья Ивановна была очень рада случаю взвалить вину за это насчет «поварихи, из-за красот которой», уверяла она, «по всей вероятности, Владимир Петрович Ашанин счел нужным заказать ей, а не в порядочном ресторане эти невозможные брашна». Она все время старалась поддерживать этот шутливый тон, далеко не обычный ей, и отклонять всякие зачатки разговора о том, что единственно стояло теперь в голове у нее и сердце… На Сергее она старалась вовсе не останавливать взгляда, боясь прочесть в его глазах то, что нестерпимо ныло на дне ее собственной души. Тем прилежнее занималась она его приятелем и приставала к нему. Прозорливый Ашанин угадывал до тонкости двигавшие ее побуждения и помогал ей, вызывая все новые шутки с ее стороны всякими подходящими рассказами, признаниями и намеками… Гундуров, в свою очередь, чтоб не отстать от них, наладил себя на притворное оживление. Этот прощальный обед близких друг к другу лиц, разлучавшихся Бог весть на какое время, прошел почти весело.

В условленный час пришли лошади. Почтовая шестерка подкатила старый дормез под крыльцо дома. Софья Ивановна поспешила облечься в дорожный плащ свой и шляпу, затем села. За нею сели остальные: Гундуров, Ашанин, горничная Маша, старик Федосей. Посидели, молча и сосредоточенно, минуты с три, встали, обернулись к иконе в углу, набожно крестясь и склоняя голову.

– Ну, прощай, Сережа! – прервала всеобщее молчание Софья Ивановна, простирая руки к нему.

Он кинулся к ней.

– Мы вас проводим до Триумфальных ворот, – сказал Ашании.

– А и то! – молвила она на это, прикасаясь вскользь губами ко лбу племянника, и торопливым шагом направилась к сеням.

– Не сесть ли мне с вами, тетя, до заставы, а Маша доехала бы с Ашаниным? – спросил Гундуров.

– Нет, что там опять пересаживаться! Поезжай с Владимиром Петровичем! – поспешила ответить она, занося ногу на первую ступеньку своего бесконечно высокого экипажа.

Она избегала оставаться с ним глаз на глаз, она по-прежнему отводила взгляд свой от него.

Только у Триумфальных ворот, когда он, в свою очередь, полез к ней прощаться по бесконечным ступенькам старого дормеза, она схватила его шею рукой, припала головой к его плечу – и так и замерла…

Она отпустила его всего облитого ее слезами и, наклоняясь к нему в открытые дверцы, трижды перекрестила его сверху, шепча:

– Надейся на Бога и не унывай, а думай о нас с нею!

Это было первое и единственное слово, относившееся ко княжне, произнесенное ею с минуты приезда ее из Сашина.

XXXVII

Mais elle était du monde où les plus belles choses

Ont le pire destin1…

Malherbe.

Вальковский, оставшись один в Сашине на положении хозяина, заказал себе прежде всего в тот же вечер ужин с поросенком и варениками, которые он, верный своему хохлацкому происхождению, предпочитал всем тончайшим яствам на свете, наелся по горло, залег спать и проснулся на следующий день чуть свет в самом счастливом расположении духа. Совершив свои омовения, он вздел на плечи оставленный Гундуровым старый бухарский халат и в этом костюме, в туфлях, обутых на босую ногу, вышел во двор, к не малому скандалу попавшейся ему навстречу старой экономки Софьи Ивановны, привыкшей к чинности домашнего обихода своих господ, и которой