Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

– На то, батюшка, есть среди мужского пола, кому приносить вам… в этом виде, а меня уж, старуху, увольте! – фыркнула она ему в ответ, с целомудренным негодованием отворачивая взор от зрелища нижнего белья, откровенно выступавшего наружу из-под развевавшихся пол его халата, и поспешно отходя от него.

Вальковский все так же величественно запахнул халат и прошел в конюшню, которую нашел запертою, а оттуда в кучерскую избу, где застал всех спящими, за что, разбудив виновных, прочел им строгую нотацию и повелел, чтобы к девяти часам «была у него готова, смотри! четверка караковых под новую коляску, ехать в Сицкое».

Вернувшись затем в комнаты, «фанатик», чтоб убить как-нибудь время до отъезда, закусил остатками вчерашнего поросенка, запил его огромным кувшином молока и перечел целые две драмы из коллекции театральных пиес, которую неизменно возил с собою в чемодане, куда бы он с ним ни отправлялся.

В девять часов невступно сел он в щегольскую «выездную» коляску Гундурова, развалился в углу ее и, сказав себе мысленно: «а славно, черт его возми, проприетером2 быть, в собственном экипаже разъезжать!», велел «катить к Шастуновым». Он рассчитывал попасть туда прямо к часу первого завтрака.

Но застоявшаяся в конюшне за последнее время добрая молодая четверка караковых помчала его так резво по гладко наезженной летней дороге, что большие часы, высившиеся под углом фронтона сицковского дома, только что отзвонили половину десятого, когда Вальковский подъезжал под ворота.

По случаю отъезда князя Лариона официальный breakfast3 в столовой был вовсе отменен распоряжением Аглаи Константиновны: его заменил русский, попросту «чай», сервировавшийся в ситцевом кабинете ее внутренних апартаментов, и на который сходились утром, в десятом часу, дети княгини и неизбежный друг, наперсник и советник ее Зяблин.

Чай этот теперь только что был отпит; князек со своим англичанином уже поднялись и ушли совершать свою обычную гигиеническую прогулку, а Лина собиралась последовать их примеру, когда вошедший Финоген громко возгласил у дверей:

– Иван Ильич Вальковский!

– Кто такой? – переспросила княгиня, в числе других прирожденных ей духовных даров имевшая необыкновенную способность перезабывать все имена и фамилии.

– Monsieur Вальковский, maman, который устраивал у нас театр, – молвила княжна Лина с невольным волнением в голосе: она знала по рассказам Ашанина, что «фанатик» гостил в Сашине, и объяснила себе тотчас же его приезд в Сицкое тем, что он привез к ней оттуда известия.

– 4-Ah oui! – возгласила Аглая Константиновна, глядя на Зяблина. – Се monsieur qui est si mal élevé et si glouton aux repas-4!.. Проси! – обернулась она, подумав и слегка нахмурясь, к ожидавшему у дверей камердинеру.

«Фанатик» вошел самоуверенно и развязно («откатав» в полчаса времени пятнадцать верст на «своих» лошадях, в щегольском экипаже, высаживать его из которого кинулось из сеней этого «княжеского дома» с полдюжины слуг, Вальковский чувствовал себя более чем когда-нибудь независимым проприетером, которому, что говорится, «черт не брат»).

– Доброго утра, княгиня! – сказал он, кланяясь ей и Лине, пожал руку Зяблину и, не ожидая приглашения хозяйки, которая на его приветствие отвечала довольно сухим поклоном, опустился в стоявшее против нее кресло, улыбаясь и оглядывая с видом знатока обтянутые стены ее кабинета, в который входил он в первый раз в жизни, так как в пору пребывания его в Сицком она его в святилище внутренних своих аппартаментов не допускала.

– Прекрасный ситец у вас, княгиня! – проговорил он тоном высокомерной насмешливости.

Аглая Константиновна с некоторым удивлением повела взглядом на Зяблина, потом на дочь, как бы спрашивая их, «что это за жанр?» – и проговорила, в свою очередь, тоном высокомерной насмешливости:

– Vous trouvez5?

– Чего-с? – спросил Вальковский.

6-«Il ne comprend pas même le français!»-6 – с глубоким презрением сказала себе мысленно княгиня. И громко:

– Вам нравится мой ситец?

– Д-да, – произнес все так же снисходительно он, – со вкусом выбран… Вы где его купили?

– Из Парижа выписала, – коротко, и раздув ноздри, ответила она.

– Только даром деньги кидать, – отрезал на это проприетер, – потому у нас теперь ситцы ничем не хуже, чем у французов делают…

И он тут же, вспомнив о письме, имевшемся у него в кармане, обернулся в сторону княжны, подняв неестественно брови ко лбу и глядя на нее так, как глядит актер на публику, готовясь сказать «в сторону» тайну, которая в действительности должна быть услышана всеми находящимися с ним в эту минуту на сцене.

Лина, с своей стороны, тревожно глядела на него, чувствуя, что он непременно вот-вот скажет что-нибудь неподходящее, вызовет ее мать на неприличную выходку или скомпрометирует «друзей» каким-нибудь неосторожным словом. «Он привез мне письмо, наверно, – говорила она себе, – но отчего он, а не Владимир Петрович? – не случилось ли чего-нибудь особенного?..» И она чувствовала, что сердце ее начинает биться учащенным, болезненным биением… «Его надо скорее увести отсюда, – думала она, – но как?..»

Она опустила глаза, чтобы заставить его по крайней мере отвести от нее эти «так неловко и бесполезно» выпученные глаза его.

Он их отвел действительно и перевел на княгиню.

– А вы уж чай отпили? – спросил он ее.

– Да… А вы еще нет? – небрежно промолвила она, подставляя нехотя остывший чайник под кран стоявшего пред нею серебряного английского «чайного котла».

– Я, признаться вам, – молвил на это игриво Вальковский, – поросеночком сегодня хоть уже и закусил, только давно этому, а теперь, после дороги, чашечку с бутербродцем (он кивнул на стоявшую на столе тарелку с сандвичами) пропустить невредным считаю.

– А где же это уж вы успели поросеночка «пропустить»? – спросил, подсмеиваясь, Зяблин.

– Да у себя, в Сашине, – сорвалось с уст «фанатика».

– Сашино, 7-attendez donc! – возгласила неожиданно, вспомнив вдруг, княгиня. – Je crois savoir се que c’est!.. Это имение этой генеральши… de cette madame Pereverzine, n’est ce pas-7?..

– Д-да, гундуровское, то есть, племянника… – пробормотал он, почувствовав вдруг, что «лезет в болото».

– А вы там теперь у них живете? – протянула Аглая Константиновна, так и уставившись на него круглыми и грозными, показалось ему, глазами.

Вальковский обозвал себя мысленно «дурнем», пришел в конфуз и, рассчитывая «поправиться», поспешил возразить:

– Я там совершенно один теперь… А «Лев Гурыч Синичкин» так у нас и провалился, княгиня? – заговорил он тут же, в надежде «покончить с тем разговором».

Зяблин, угадывая его смущение и боясь с своей стороны продолжения беседы на тему Сашина в виду находившейся тут княжны, тотчас же отозвался на этот вопрос:

– Да, очень жаль, что тогда болезнь княгини помешала: вы были превосходны в этой роли… А ваша