Бежала по полю девчонка - Людмила Андреевна Кузьмина

Вот, что Евтушенко написал о Еранцеве на странице 803 в книге «Строфы века»:

«Алексей Еранцев. 1936, с. Павловское Алтайского края 1972, Курган.

Запоздало, уже после его трагической смерти, открытый мною сибирский поэт, увы, до сих пор ещё не оценённый широким читателем. Вдалеке от столиц, в самой что ни на есть российской глубинке, сохранял он трепетное восприятие ранимой души. Но провинциальный быт безвременья 70-х бесцеремонным катком прошёлся и по его судьбе, похожей на судьбы других, спивавшихся, неприспособленных к личному благополучию. И как подтверждение этому – страшная деталь из вязкого, не отпускающего от себя быта – банальный шнур от электроутюга, на котором поэт повесился. Своеобразный поэт, у которого слово имеет свою походку. Беленький заяц, похожий на Алёнушкин узелок, – это так нежно. Да и про корову, чьим копытом можно хоть гвозди дёргать, как это сочно, частушечно…»

Потрясённая, я не стала перепечатывать стихотворения Еранцева из этой книги. У меня его стихи есть. Нашла в интернете статью поэта Николая Годины «Планета здесь на холмик стала выше», из которой узнала, что привело к трагической смерти Алексея. Его не стало 30 декабря 1972 года. Ему было всего лишь 36 лет.

Хороший поэт, но почему-то в моём родном университете его забыли включить в список выпускников, оставивших заметный след. В 1976 году несколько его стихотворений напечатали в антологии «Поэты Урала» в двух томах.

Рано ушёл, его только начали издавать в литературных журналах. Рано ушёл…

И вот каким я его запомнила в годы моего студенчества.

Нахожу запись в моём дневнике 14 марта 1959 года: «Мы смотрели кино, и Алёша поцеловал мне руку, а познакомились мы с ним, конечно, раньше».

Не я, а он первым обратил на меня внимание, пригласив на танец на вечере филфаковцев на пятом этаже учебного корпуса на улице 8 Марта, 62, и потом стал регулярно «отлавливать» меня где-то между этажами этого корпуса. Я и не знала, что он пишет стихи. Внешностью он не мог привлечь меня – парень в очках, высокий лоб, одет скромно, как все мы одевались в то время. А чем он привлёк? Стихами Есенина. Читал очень тихо, несколько нараспев, а я плохо тогда знала поэзию Есенина и, помню, с неудовольствием приняла слово «сука» в стихах «Песнь о собаке»:

Утром в ржаном закуте,

Где златятся рогожи в ряд,

Семерых ощенила сука,

Рыжих семерых щенят.

Слово «сука» казалось мне по-деревенски грубым и даже ругательным. Остальное из-за моего плохого слуха просто не вошло в мой мозг. Думала: «И зачем Алёша читает про ощенившуюся собаку»? Это потом, когда я прочитала стихотворение в книге, я чуть не разрыдалась от строчки: «Покатились глаза собачьи золотыми звёздами в снег».

Алёша никогда не спрашивал меня, нравится ли то, что он мне читает, и мы не обсуждали поэзию Есенина. Алёша читал – я слушала. Только и всего.

И о том, что он влюбился в меня, Алёша никогда не говорил. Однако когда он стал активно проявлять знаки внимания, я восприняла это как попытку «овладеть мной», что он «многоопытный» в отношениях с женским полом, и это мне не нравилось. Мало ли с кем я танцую или хожу в кино? Я вон и своего Николу отстраняла, хотя наш многолетний школьный роман в письмах уже превратился в пухлый том, и в мечтах я думала, что рано или поздно выйду за него замуж, потому что всё время думаю о нём, потому что, скорее всего, я его люблю и жить без него не смогу.

А что Алёша «многоопытный», я не сомневалась. На журфаке все такие. И девчонки тоже «многоопытные». Однажды мы с Алёшей стояли, как обычно, на площадке между этажами, а мимо шла студентка журфака Неля Некрасова и весело обратилась к Алёше:

– Привет! Ты куда пропал? Совсем не появляешься на факультете.

Алёша отошёл от меня, они стали болтать о том о сём, а я стояла и думала: «Вон какие девчонки крутятся вокруг Алёши, ну зачем я ему нужна?»

Неля не столь красивая, сколько эффектная, раскрепощённая, уверенная в себе и своей неотразимости. На университетских самодеятельных концертах она танцевала на сцене испанский танец. Когда конферансье объявлял: «Танцует Нэлли Некрасова!», в зрительном зале возникало лёгкое волнение.

И «сарафанное радио» доносило до меня разные скандальные истории на журфаке, например, подружку этой Нэлли один студент нарисовал в голом виде в позе «Махи» Френсиско Гойи и повесил у себя над кроватью в общежитии. Дошло до комитета комсомола, начались разборки. Подружка Нэлли открещивалась, дескать, студент только голову её пририсовал к телу обнажённой Махи, она не позировала ему в голом виде и не знала, что он её в таком виде изобразил. Дело закончилось строгим выговором парню.

И, наконец, и сам Алёша будто бы был исключён из университета, но чтобы не пропали годы обучения на журфаке, он перевёлся на вечернее отделение и стал работать внештатным корреспондентом газеты «Уральский рабочий». Когда я стала расспрашивать, как это могло случиться, он неохотно рассказал:

– Мы на курсе решили провести собрание на тему «Устарел ли комсомол», а я комсоргом был. Ты же знаешь, что на таких собраниях всегда присутствует представитель парткома. Мы ничего плохого не замышляли, наоборот: приводили примеры, как активно комсомол участвует в освоении целины и новостроек пятилеток, но и надоело нам, что наши собрания контролируют партком и ещё какие-то люди. Кто-то из ребят запер аудиторию изнутри – швабру в ручку воткнул. А на другой день по радио раструбили на весь свет, что мы провели антисоветское собрание. Меня помели из комсоргов и из университета.

– А за тебя твои однокурсники не могли заступиться и рассказать, как на собрании всё было на самом деле? – удивилась я.

– А кто бы их стал слушать? Вон и на местное радио кто-то капнул на нас. За меня заступился – Алёша назвал имя, но я не запомнила, – а то бы меня вытурили отовсюду. У нас Гришку – я опять не запомнила фамилию, но помню еврейского происхождения – в психушку упекли, он со столба во время демонстрации какие-то свои лозунги кричал.

«Какие страсти кипят на журфаке, а у нас на химфаке тихо всегда – настоящее болото», – думала я.

С Алёшей мне интересно было общаться. Он открыл мне Есенина.

На втором этаже журфаковцы вывешивали свою газету. Проходя мимо, я всегда останавливалась и читала заметки. Однажды увидела стихи Алёши:

Я тебя ещё совсем не знаю,

Только