Бежала по полю девчонка - Людмила Андреевна Кузьмина

То в глазах смешинка озорная,

То вечерний ласковый покой.

Может, ты, со лба откинув локон,

Говоришь мгновению: «Постой»,

Потому что там, за синью окон

Я стою, весёлый и простой.

Может, с кручи к озеру босая

Нежиться на бархатной волне

Ты бежишь, ещё не сознавая,

Что идёшь уже навстречу мне.

Может быть, молчишь ты, опечалясь,

Близкая, не надо, не грусти!

Если наши думы повстречались,

Значит, скоро встретятся пути.

Под стихами кто-то нацарапал карандашом: «Лёха! Ты это о ком?»

Стихи мне понравились: «Надо же! Алёша такие хорошие стихи пишет. Да ведь он – поэт!» И тут же шевельнулась мысль: «А не мне ли он их посвятил?»

Спрашивать у него не стала. Зачем? Может, не обо мне написал. А с другой стороны, всю первую половину 1959 года мы часто встречались и общались, и он делал попытки поцеловать меня и, наконец, поцеловал, возмутив меня. И мои девчонки-однокурсницы постоянно видели нас на площадке между этажами и стали приставать ко мне с расспросами что да как? И говорили: «Скажи ты Еранцеву, чтобы он не ходил на свидание с тобой в такой мятой рубашке!» Да, уж. Мы, девчонки, пребывали в постоянном поиске принца под алыми парусами, а вокруг нас крутились парни в потрёпанных рубашках. Помню, как мы зубоскалили, встречая уже печатающегося известного уральского поэта Михаила Найдича – он ходил в грязноватых брюках, с авоськой в руках, а в авоське гремели бутылки с молоком.

В следующем номере стенной журфаковской газеты я увидела новые стихи Алёши:

Сердце, сердце моё в смятении,

Голова моя во хмелю.

Я, боясь потерять мгновение,

Повторяю «Люблю! Люблю!»

Дорогая, любимая, лучшая,

Вместе будем мы или нет?

А глаза твои строго слушают

Со слезами смешанный бред.

Ты не хочешь теплом моим брезговать,

Прячешь руку в моей руке.

Знаешь ты, что на сердце у трезвого,

То у пьяного на языке.

«Ну это уж точно не обо мне, – решила я. – Я никогда не видела Алёшу пьяным. Бред какой-то!»

На очередной встрече сказала:

– А ты, оказывается, стихи пишешь. Читала в стенгазете. Мне они не понравились…

– Мне они тоже не нравятся. Ребята попросили для стенгазеты, а я, дурак, написал. Зря напечатали. Теперь все думают, что я забулдыга-пьяница.

Из моего дневника:

14 марта 1959 года. «Вчера смотрела «В полночь». Со мной был Алексей. Вдруг он завладел моей рукой, прижал её к губам. Это было так неожиданно. У меня выступили слёзы на глазах. Он, видимо, понял и отпустил. Но это минутное прикосновение жгло руку до конца сеанса и потом, когда я начала вечером засыпать.

Зачем он это сделал? Интересно, что в первый момент у меня вспыхнуло воспоминание о Нике, а потом выступили слёзы.

Чувствую, если Алексей ещё раз попытается сделать подобное, я не буду с ним встречаться, как ни интересно говорить о литературе. Конечно, он не виноват. Это была просто вспышка, порыв и, может быть, никогда не повторится. Но мне очень неприятно. Возникает мучительное чувство. Некоторые девчонки целуются – и им ничего. А меня мучает даже неосторожное прикосновение. Почему?»

16 марта 1959 года. «Вчера Алексей опять пытался поцеловать. У меня бешено заколотилось сердце. Оттолкнула его.

– Если ты это сделаешь, мы не будем встречаться!

– Боишься?

– Не боюсь, а не хочу!

– А я боюсь, но хочу, – сказал Алексей.

Я убежала. Дело принимает серьёзный оборот или мне так кажется».

Я сидела в «Красном уголке» на втором этаже и готовилась к семинару с большой стопкой книг, из которых выписывала нужное мне для семинара. Почти все столы были заняты: студенты с разных факультетов тоже готовились что-то сдавать. И я, склонившись над тетрадью, не заметила, что за последним столом у стены сидит Алёша.

Время перевалило за полночь, комната пустела. Наконец, и я закончила писать свой конспект, сгребла книжки и направилась к выходу и к себе на шестой этаж в комнату-казарму. На лестнице было темно, меня догнал Алёша и прижал к себе. Книжки с тетрадкой из моих рук посыпались на пол, я стала отталкивать его. Тут и произошёл диалог, приведённый выше. А книжки потом я собирала с лестницы глубокой ночью, ведь они библиотечные.

25 марта 1959 года. «С Алексеем установились неопределённые отношения – что-то среднее между дружбой и любовью. Нет, я не влюбилась в него нисколько, но и неприязни у меня нет. Что он думает обо мне? Неизвестно. Он только всячески старается показать своё расположение. Я хотела прекратить встречи. На вечере в УПИ я это старалась показать, танцевала с другими ребятами. Он, кажется, огорчился. На другой день у меня было беззаботное настроение. Я ходила с ним на концерт Пищаева, в кино, бродили просто так после ужина в кафе. Он острил, я смеялась. Вечером, расставаясь, он поцеловал мне руку. К чему всё это приведёт? Знаю одно: мне не следует заходить далеко и быть поосторожнее, особенно если он на самом деле влюбится в меня… Я ему не совсем доверяю, так как он до меня несколько раз влюблялся, что он и не пытается скрывать».

30 марта 1959 года. « Вчера он всё-таки поцеловал меня. На душе пусто, как будто я чего-то лишилась. Да, лишилась. Я изменила Нику».

Почти месяц не писала в дневнике.

20 апреля 1959 года. «Надо покончить с этим. Стыдно перед самой собой и ужасно гадко на душе, как будто я запачкала её чем-то. А ведь на самом деле запачкала. Не любя, позволять себя целовать! Ну ведь я нисколько не люблю Алёшу. И он видит это по моей холодности. И как это могло случиться, что я дошла до этого? Просто сама удивляюсь… Когда любишь, то веришь любимому человеку. А я не верю Алёше. Не верю, что он серьёзно сделал мне предложение. Он любил много раз, и объясняет это тем, что любит всё прекрасное. (…) Я могла бы пойти на дружбу, поскольку он любит поэзию, литературу, театр – то, что и я люблю. Но дальше – нет».

Алёша сделал мне предложение не выйти за него замуж, а поехать вместе с ним на майские праздники в Сысерть «в творческую командировку» – он в это время собирал материалы для своей дипломной работы. Первая моя реакция на предложение:

– А где мы там будем жить?

Смеётся:

– Снимем угол у какой-нибудь старушки, лучше слепой и глухой.

– Ну уж нет. У меня сессия на носу, зачёты