Красная Поляна навсегда! Прощай, Осакаровка - София Волгина

– Через двадцать четыре часа, как и накануне, постучали в дверь. Семья Роконоцы, сбившаяся с ног за сутки беготни и безостановочной работы, сидела на узлах, в безропотном ожидании своей участи.

* * *

Кирилла Сарваниди, жителя Кукерду не было в числе тех, кого выгнали из дома, погрузили на грузовик и отправили с семьей, в переполненном грузовике, с такими же несчастными неизвестно куда. Слышал он далекий лай множества собак, но здоровый сон после рабочего дня так крепок, что он не поднялся, не поинтересовался, что происходит. Да и на отшибе он живет, не очень – то поймешь, что к чему. Беременная на восьмом месяце жена, Пиника, ткнула его локтем, но он перевернулся на другой бок, велел ей не обращать внимания и спать. Утром, часов в одиннадцать, к ним пришел Сергей Степанов, подросток, внук русского пасечника. Он побывал в поселке по поручению деда, но никак не мог найти нужного ему человека.

– Такое впечатление, что поселок опустел, людей не видно, – удрученно сообщил он, отмахиваясь веткой от назойливых пчел.

Кирилла ветром сдуло со двора. Старики Георгеади, совсем старенькие жили недалеко от Сарваниди. Увидев скоро шагающего соседа, они сами вышли ему навстречу, озабоченно оглядываясь, позвали в дом.

Точно, как все происходило, старики не знали. Сами проснулись от лая своей собаки в час ночи. Услышали громкий стук в дверь дома Зеркиданиди Алексея. Лампу не стали зажигать, выглянули в окно. Стояли трое мужчин в военном, с оружием, требовали открыть дверь. Через примерно часа полтора вышла вся семья с чемоданами, мешками, узлами. Под конвоем их повели по дороге, по-видимому, к сельсовету. Старики были так напуганы, что все их повествование сопровождалось заиканием и поминутным выглядыванием за окно: не пришли ли за ними.

Кирилл вышел в поселок. Мычали коровы, кудахтали куры, блеяли козы, визжали поросята. Было страшно шумно, такое громкое смешание звуков животных ему не приходилось слышать никогда. Ясно: скот с утра не кормлен, коров и коз не доили и не выпустили на пастбище. Почему не кормлены? Неужели ни одного человека в доме не нашлось заняться скотиной? Кирилл шел, прячась за деревьями и плетнями заборов. Зашел к куму Севастиди Ивану. Дом пустой. Никого. В сарае натужно и безостановочно громко мычит не доенная корова. Кирилл выпустил всю живность. В Кукерду было тридцать три дома разбросанных от пятого до одиннадцатого километра от Красной Поляны. Вот новая, недостроенная школа: осталось достроить второй этаж. Только вчера она была полна голосами детей. Еще не веря, что поселок пуст, он пробрался к сестре Маруле. Никого. Потом к куму Василию. Никого. Он знал, что многих греков последнее время арестовывают, как врагов народа, но, чтобы столько забрать за ночь! Он почувствовал, как в одну минуту потерял сознание, кровь схлынула, ноги подкосились, и он упал на колени. Пришел в себя лежащим на траве около коровьего кизяка – лепешки, над которой озабоченно гудели зеленые мухи. Посмотрел на бледное голубое небо. Солнце светило тускло и безразлично. Низко чиркали птицы – к дождю. Кирилл тупо смотрел на всю эту, когда – то любимую, теперь вмиг опостылевшую природу. Где все? Что делать? Как быть? Встав на колени, он взмолился к Богу. Просил его помочь родным и близким, всем грекам. Просил вразумить, что делать ему, куда ехать, или прятаться с беременной женой.

Долго он молился. Наконец, он как бы пришел в себя. Ноги его повели к сельсовету. Не было там их председателя Афуксениди Леонида, был русский военный из НКВДэшников и какая-то женщина, как оказалось – секретарь. Спросили фамилию, посмотрели свои бумаги. Не нашли его фамилии.

– Ну, что ж, в рубашке родился. Можешь и дальше жить здесь, – обронил военный, цепко оглядывая Кирилла серыми прищуренными глазами.

– А где ж мне родных моих можно найти?

– Не имеем права говорить.

Кирилл заплакал:

– Как же я буду здесь жить один, жене родить через месяц.

НКВДэшник пошептался с секретаршей, потом нехотя, кривя рот, сообщил:

– Всех выслали в Северный Казахстан. А ты езжай туда на юг, например, в город Джамбул или Чимкент. Оттуда ты всегда сможешь поехать к родным, если отыщешь.

– С Красной Поляны тоже всех выслали?

– Не всех. Больше я ничего не могу сказать. И смотри держи язык за зубами!

Военный сверкнул глазами и поскрипывая хромовыми сапогами прошел к окну.

С тем Кирилл и ушел домой.

На следующий день прискакал на коне племянник Пиники. Сообщил, что в один день были высланы семьи Мойсовой Писти с оравой детей, Архондовой Марфы, Техликиди Клеоники, тоже с шестью детьми, Павлиди Фарацины, Поповой Марии, Абрубковой Ольги, Михайлиди тети Пелагеи. Это кого запомнил племянник. Триандофиловских никого не тронули, так же как Афуксеновских, Петановых, Ксандиновых и некоторых других. Но все ждут, что и с ними на днях не поцеремонятся. Про семью Сарваниди пацан ничего не знал.

Через день Кирилл с женой выехал в неведомый казахский город Джамбул. Не хотел остаться, как не уговаривала Пиника: боялся, что вспомнят о нем и придут темной ночью, лучше уж самому. И не на север, а на юг Казахстана. Интересно, что через несколько лет семья его брата точно так же прибыла в Джамбул самостоятельно, без конвоя. Пожалуй, больше таких счастливчиков не оказалось.

* * *

Выслали из родных мест Роконоцу Христопуло с детьми, вместе с юревичскими земляками – греками в сентябре 1942 года. Среди сосланных мужчины были не моложе шестидесяти и не старше восемнадцати. Остальные сидели в тюрьмах. Юревичи опустели. Урожай почти весь собран. Сараи были полны кукурузных початков, пшеницы, мешками муки, ящики яблок, груш, свежих и сушенных, кули грецких и фундуковых орехов. Несмотря на то, что почти в каждом доме не было кормильца, в семьях был относительный достаток. Чтоб запастись на зиму, люди работали всей семьей в поте лица всю весну и лето на своих огородах, ходили в лес за ягодами, орехами, грибами. А осенью собирали урожай и все, что годилось из овощей и фруктов солили, сушили на зиму.

Все мелочи этой страшной высылки как будто запеленговалось в мозгах старших членов семьи Христопуло. Ирини никогда не забудет, как пришли уполномоченные в длинных шинелях и заявили, что их семья, как семья греческой национальности и врага народа, отправляется в ссылку. Федору семнадцать лет. Маме – тридцать четыре года, на ее руках шестеро детей: Кики – четырнадцать лет, Харитону-двенадцать, Ирини – десять, восьмилетний Яша, четырехлетний Панджелико и двухлетний Ванечка. Собрали