Женщина из дома с олеандрами - Риити Ёкомицу

странным, и когда я внимательно присмотрелся, то увидел, что кто-то приближается ко мне сквозь густую траву из глубины темной чащи, где не было ни тропинки. Сначала я не понял, кто это, но когда тот вышел из леса и показался у подножия стены, я увидел мальчика лет одиннадцати-двенадцати. Одетый в темно-синее кимоно, перевязанное белым поясом, он по виду не был похож ни на городского, ни на деревенского ребенка.

Держа в руках толстую палку, он пристально оглядывал окрестности, и, когда мальчик поднял голову, наши взгляды невольно пересеклись. Ребенок внимательно осмотрел меня и заулыбался. Эта была не типичная детская улыбка. По его виду, начиная от круглого белого лица и заканчивая широко распахнутыми глазами, я сразу понял, что это необычный ребенок.

— Учитель, что вы там делаете? — позвал он меня, и сперва я слегка удивился. Но по существу, город, в котором я преподавал, был маленьким призамковым городком, поэтому, хотя я со своей стороны почти не знал никого, кроме детей, которых учил сам, местные по большей части были осведомлены о молодом учителе, приехавшем из столицы. Поэтому не так уж удивительно, что меня окликнул сейчас этот ребенок. Поняв это, я ласково ответил ему:

— Читаю книгу. Поднимайся ко мне? — стоило мне произнести это, как мальчик неожиданно схватился за стену и стал забираться на нее, словно обезьянка. Пока я мешкал и собирался остановить его, так как высота стены составляла больше пяти кэн[1], он уже стремительно достиг ее середины, достал до ближайшей лозы и, перебирая по ней руками, мгновенно оказался рядом со мной. Затем расплылся в улыбке.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Року.

— Року? Значит, Року-сан, да? — повторил я, и ребенок кивнул, странно улыбнулся и, слегка приоткрыв рот, посмотрел на меня так внимательно, что становилось неуютно.

— Сколько тебе? — поинтересовался я и переспросил еще раз, так как тот медлил с ответом.

Тогда мальчик странно сложил губы и пошевелил ими, а затем неожиданно раскинул руки и, загибая пальцы, отсчитал — один, два, три, — перескочил на десять, одиннадцать и, подняв голову, старательно произнес:

— Одиннадцать, — по виду он нисколько не отличался от четырех-пятилетнего ребенка, который только-только запомнил числа.

— Молодец, — невольно произнес я.

— Мама научила.

— А в школу ты ходишь?

— Не хожу.

— Почему не ходишь?

Ребенок, склонив голову, смотрел вдаль, и я решил, что он думает над ответом. Вдруг мальчик громко воскликнул что-то нечленораздельное, словно немой, и бросился бежать.

— Року-сан, Року-сан! — удивившись, окликнул его я, но тот, крича: «Ворона!» — слез со стены и стремительно скрылся из виду, не оглядываясь.

2

В ту пору я жил в гостинице, но так как это было не стишком удобно, я поспрашивал у разных людей и в конце концов снял две комнаты с полным пансионом на втором этаже у человека по имени Тагути.

Тагути жил в достатке, присматривая за сохранившимся с древности великолепным особняком у подножия замка, принадлежавшим в старину управляющему владениями. Поэтому с его стороны было очень любезно предоставить мне комнаты и заботиться обо мне.

К слову, удивительно, но через несколько дней после переезда к Тагути, когда я встал с утра пораньше и вышел на прогулку, ребенок, которого я видел на развалинах замка, подметал там двор.

— Року-сан, доброе утро! — окликнул я его, но мальчик не сказал ни слова и, продолжая с улыбкой глядеть на меня, сметал веником опавшую листву.

Со временем судьба этого странного ребенка постепенно прояснилась для меня благодаря тому, что я внимательно слушал окружающих и смотрел по сторонам.

Звали ребенка Рокузо, он приходился Тагути племянником и был слабоумным с рождения. Мать его, на вид сорока пяти — сорока шести лет, рано овдовела, вернулась с двумя детьми в родной дом и находилась на попечении у старшего брата. Старшую сестру Рокузо звали Осигэ, в то время ей было семнадцать лет, и, с моей точки зрения, она выглядела настолько несчастной, что ее тоже можно было назвать слабоумной. Судя по всему, Тагути поначалу скрывал факт слабоумия племянника, но такое сложно утаить, поэтому однажды вечером он пришел в мою комнату и после беседы о воспитании рассказал обо всем и спросил совета: не могу ли я как-нибудь поспособствовать обучению его племянников?

Согласно рассказу домовладельца, отец этих несчастных детей был ужасным пьяницей, пропил имущество семьи и сам рано умер. Поначалу и брат, и сестра посещали начальную школу, но оба не могли совершенно ничему научиться — сколько бы ни бились учителя, все было бесполезно. В конце концов, будучи не в состоянии обучаться наравне с другими детьми, они стали предметом насмешек других озорных учеников, поэтому, пожалев детей, их попросили уйти из школы.

Когда я выслушал обстоятельный рассказ об этом, стало окончательно ясно, что и брат, и сестра абсолютно безнадежны.

К тому же, хотя хозяин и не сказал этого, его младшую сестру, то есть мать детей, с точки зрения многих, тоже можно было назвать необычным человеком, так что я сразу заключил, что причина слабоумия обоих детей заключалась не только в пьянстве отца, но и в генах матери.

Я знал, что существуют методики воспитания детей с отклонениями в развитии, но, так как для этого необходимы специальные знания, посоветовать что-либо Тагути был не в состоянии. Поэтому все закончилось на том, что я лишь выразил ему свое сочувствие.

Однако когда я наблюдал за Рокузо и Осигэ, меня охватывало безумное чувство сожаления. Я подумал, что даже среди инвалидов нет более несчастных людей. По степени тяжести такое состояние хуже слепоты, глухоты и немоты. И те, кто не могут говорить, и те, кто не могут видеть, и те, кто не могут слышать, все еще могут мыслить. А мысля, способны и чувствовать. При слабоумии душа не способна слышать, видеть и говорить, поэтому человек фактически уподобляется животному. Однако он все же остается человеком и нельзя сказать, что он совершенно ничего не чувствует, но осознанности в его чувствах в десять раз меньше, чем у обычного человека. Если душевное состояние в порядке, даже при физической неполноценности все не так плохо, но у слабоумных чувства крайне искажены, оттого выглядят они весьма странно и их плач, смех, радость и грусть кажутся непонятными обычному человеку, поэтому подобные люди вызывают еще больше сочувствия.

Осигэ еще куда ни шло, но, так как Рокузо был ребенком и в нем присутствовала детская непосредственность, я, искренне сочувствуя ему, захотел, если это в человеческих силах, привить мальчику хоть какие-нибудь знания.

Прошло уже более