Мало кто знает, но не секрет - Азамат Борисович Габуев

Я уже хотел зайти в больницу, но тут увидел Аслана, мужа Тины. Он выходил из больничной часовни спиной вперед. Меня чуть не стошнило. Наши предки не поклонялись никаким богам. С небожителями они разговаривали на равных. Даже дверные проемы делали высокими, чтобы головы не пригибать и чтобы на небе никто случайно не подумал, что они кланяются.

Этого про Аслана я не знал. Надеюсь, моих будущих племянников он крестить не посмеет. Крещение закрывает важные чакры организма, и потом их очень трудно открывать. В своем доме я это сразу пресек, когда Диана думала Урузмага покрестить. Мы тогда договорились, что пусть она, если хочет, носит в бумажнике иконки и ставит свечи в церкви, но детей в это дело не вмешивает. На Амагу она уже не покушалась. И вот тебе сюрприз от зятя.

Я пошел к Аслану и резко пожал руку – считай, просто хлопнул по ладони, чтобы моя собственная рука ладаном не пропахла.

– А где моя сестра? – спросил я у него.

– К отцу пошла.

– А ты чего не пошел?

– Думаю, он хочет видеть только родных. А я лучше помолюсь за него.

– Место, где за него нужно молиться, в десяти километрах отсюда.

Он ничего не ответил, и я не знал, что еще сказать.

В коридоре я спросил у него, кого он знает в этой больнице. Он никого не знал. Хотя он врач. Зачем быть врачом, если у тебя нет связей в больницах? Да и какой он врач? Стыдно сказать: проктолог. Не могла моя сестра во всей медакадемии найти парня с нормальной специальностью? Конечно, с парнями там напряженка, но не настолько же. Мне каждый раз не по кайфу отвечать людям, чем мой зять занимается.

В общем, сам узнал в регистратуре, кто лечит моего отца. Сказали, Алла Хацаева, дежурный врач. Нашел ее. Лет пятьдесят, с короткой стрижкой, очень худая и в очках. Я ей объяснил, кто я такой и чей я сын, чтобы она осознавала уровень ответственности. Спросил про перевод в Республиканскую клиническую или в бесланский медцентр.

– Смысла нет. Завтра выписываем.

– А отдельную палату ему нельзя?

– Отдельных у нас нет. Эта одна из лучших.

– Может, нужно какие-то лекарства купить?

– Что надо, мы ему дали. А что дома принимать, я напишу.

Я подошел к ее столу и кинул в ящик пятнадцать штук.

– Хорошо за ним посмотрите эту ночь.

– Ма тыхс[3]. Без присмотра не оставим.

Я спросил у Аслана, кто еще решает вопросы в больницах. Он сказал, что медсестры тоже важные. Хоть что-то знает. Я поймал в коридоре медсестру – ту самую, которая капельницу ставила, – сунул ей пятерку в карман и сказал просто: «Батразов Хазби». Это пахана так зовут. Она улыбнулась, кивнула и убежала.

В палате Тина выговаривала пахану:

– Это все из‑за твоей жирной пищи. Знаешь же, как жирное для сердца вредно. А еще Диана говорила мне, что она дзыкка часто делает. Ты, говорит, сам ее просишь. Это вообще сплошной холестерин.

– Ты давай Дианыну дзыкку не ругай, – вмешался я. – Сама что полезного готовишь?

Я посмотрел на Аслана, типа «Чем она тебя кормит?», но как-то не увидел у него на лице поддержки.

– Начинается. – Пахан заерзал. – То вредно, это нельзя. Ерунда это все. Наши деды ели и шашлыки, и дзыкка, и пироги с топленым маслом. И ничего – до ста лет жили. И вообще, ты – косметолог.

Тина умолкла. Я спросил пахана, что с машиной делать. Решили, что я отгоню ее домой, а мой «цивик» Аслан пригонит. В итоге на обратном пути матушка с Асланом в «цивике» ехала, а Тина вела их «опель». На Роще Хетага я остановился и пропустил других вперед.

В июле, на праздник, мы в Роще всей семьей были. Амага завязывала ленточки на деревья, а Урузмаг откусил от пирогов и пригубил пива из рук дзуарылæга[4]. Он уже четвертый раз был в Роще. Каждый осетин должен побывать там хотя бы три раза.

Я прошел через поляну в чащу. Нашел дерево, на котором висит картина с Уастырджи. Перед деревом стоит стол и деревянный столб с закругленной вершиной и специальными выемками для бутылок араки внизу. А сбоку от картины – железный ящик для мысайнага[5].

Ленточки на дереве колыхались. Я взял одну из бутылок, открутил крышечку и попросил у Всевышнего и Святого Места, чтобы мой отец вышел из больницы на своих ногах и прожил еще много лет. Еще я попросил у Уастырджи, чтобы Аслан, а тем более Тина с матушкой доехали до дома без происшествий. Пригубил, закрутил крышечку и вернул бутылку на место. А после этого достал что было в кошельке – пятнадцать штук – и сунул в щель в ящике.

На выходе из Рощи я отряхнул землю с кроссовок и снял колючку, которая к джинсам прицепилась. Из Рощи ничего нельзя выносить. Даже травинку. Когда я снова сел в машину, у меня было такое чувство, что я все сделал правильно и все будет хорошо.

***

Пахану назначили санаторий. Я все организовал и отвез их с матушкой в Кисловодск. Матушка сама напросилась. Мол, похудеть хочет и давление нормализовать, а на деле – за паханом приглядывать. А почему нет? Ему нужны размеренность и умеренность, а если одного оставить – этого не жди.

В Осетию я вернулся – еще темно не было. С Эльхотова я позвонил Альде, но она сказала, что у нее съемки. Поэтому я приехал домой, отдохнул, выспался и утром бодряком пошел на работу, а вечером – на очередное занятие по гурджиевским танцам.

Я занимаюсь гурджиевскими танцами уже год. Они помогают мне не только поддерживать физическую форму, но и восстанавливать духовные силы, которые высасывает из меня нелегкая государственная работа.

Ошибочно считается, что Георгий Иванович Гурджиев был армянским греком. На самом деле он был осетином. Это очень маленькая фамилия. Ее основатель – горийский осетин, который убил грузинского князя и убежал на север от кровной мести. Там его стали называть «Гуырдзыты», что значит «из грузинских», а сам он произносил это по-южански «Гурджыты». Русские паспортисты так и записали его семью – Гурджиевы. Через три поколения часть фамилии переехала в Армению, в Гюмри. Там и родился