Суп без фрикаделек - Татьяна Леонтьева

Для допуска на экзамены нужно было показать свои работы. Я с волнением выложила рисунки на пол в приёмной комиссии. Щуплый сутулый преподаватель, от которого несло винными парами, осмотрел и допустил.

– Где вы учились?

– В Томске, в вечерней художке.

Почему он спросил? Наверное, понравились работы!

Ободрённая, я разузнала расписание экзаменов. На несколько дней моя жизнь была предопределена. Оставалось только заселиться в общежитие.

Муха располагается в центре Петербурга, а вот мухинская общага – на самой его окраине. Долго-долго едешь в метро, а потом петляешь ещё минут двадцать на маршрутке. Я вцепилась в атлас и считала повороты, чтобы не проехать нужную остановку.

От вертушки вахтёра я прошла к коменданту, у двери которого происходило небольшое столпотворение.

Мест нет! От меня лично вы чего хотите? – надрывался комендант. – Некуда вас селить!

Абитуриенты напирали и требовали заселения.

– Как некуда? – ахнула я. Ехать обратно к Даше и Жене совсем не хотелось: я уже попрощалась. Да и как бы я их предупредила, что заявлюсь на ночь глядя? Никаких жетончиков для автоматов я купить не догадалась.

Видимо, лицо моё сильно исказилось, потому что какая-то девушка спросила участливо:

– Ты одна? Тебя как зовут?

– Я одна. Я Таня.

– А я Алёна. Нам с папой дали комнату. Хочешь с нами? – спросила она и дёрнула за руку рядом стоявшего мужчину: – Пап, давай к себе Таню возьмём?

– Да я что, разве против? – улыбнулся папа. – Вдвоём вам повеселее будет. – И обратился ко мне: – Зови меня дядей Володей.

В лифте я рассмотрела моих спасителей: оба они были невысокими, как и я. Разрез глаз у обоих азиатский – я могла бы сойти за вторую дочку. Дядя Володя похож на Караченцова. У Алёны веки полуприкрыты, губы пухлые. Выражение лица немного сонное, или, как бы сказали в старых романах, томное. Пышные волосы и спортивная фигура.

Комната оказалась бедной: две кровати, пустой шкаф в стене, стул, табурет. Из очевидных достоинств – балкон с видом на закат. Дядя Володя огляделся, велел нам располагаться, а сам исчез.

– Щас всё будет, вот увидишь, – улыбнулась Алёна. – Папа у меня мировой, с ним не пропадёшь.

И мне стало спокойно. Как всё отлично складывается! Я доехала. Деньги не потеряла! Не заблудилась! Нашла и почти-родственников, и Муху. До экзаменов допустили! До общаги доехала. И эти милые люди взяли меня под крыло, да ещё и мировой папа сейчас всё устроит.

Через полчаса дядя Володя принёс матрасы и бельё, раскладушку, электрическую плитку в одну конфорку, чайник и кастрюлю. Мы достали остатки припасов и заварили чай.

– Ты откуда?

– Я из Томска.

– А мы из Ноябрьска. Это Ямало-Ненецкий автономный округ.

И потекла беседа. Потом из папок доставались рисунки. Строились планы.

Дядя Володя ещё несколько раз пропадал и появлялся. Принёс продуктов. Вкрутил лампочку. Разузнал, как принимать душ в раковине, пока душевые закрыты.

Мы таращили глаза и прикрывали рты ладошками:

– Как так в раковине?

– Очень просто: запираетесь в туалете, вставляете шланг в кран – и вперёд… В полу слив, так что лить можно прямо на пол…

На самом деле нам всё это, конечно, нравилось. Так, наверное, и должна была быть устроена общага храма искусства.

Кроме того, меня согревало временное удочерение. Нет, мой папа тоже много чего умел: не только вкручивать лампочки, но и делать ремонт и даже строить дома. Но папа не жил с нами с моих шести лет. С тех пор как родители развелись, он присутствовал в нашей жизни как-то пунктирно. Дома он строил уже в каких-то других местах, а баня на нашем огороде так и осталась непокрытой. Конечно, с тех пор прошло много лет, и я не могла сказать, что каждый день так уж страдала из-за развода родителей. Но это была какая-то трудная тема, слепое пятно. Ни папа, ни мама ничего не могли нам с сестрой объяснить – что случилось и почему именно они развелись.

Запретная тема парализовывала меня всякий раз, когда я собиралась что-то спросить. Не потому, что говорить запретили. А потому, что просто это всегда висело в воздухе и было понятно без слов: нельзя, не говори, не спрашивай, лучше не трогай.

Начались экзамены. Мы с Алёной поступали на разные факультеты, и я оказалась одна среди конкурентов. Испытания проходили в гробовой тишине: конкуренты только бросали порой хмурые взгляды на рисунки соседа. Я тоже поглядывала.

Чужие работы меня смутили. Гипсовую голову все рисовали так, как будто она состояла из проволочных каркасов. В натюрморте никто не соблюдал границы предметов – все мазали пятна так и сяк, и в этой массе сложно было распознать, что это – бутылка, ваза или деревяшка. А мы-то в художке стремились к реализму…

Но самые большие проблемы начались на композиции. Первое же задание – составить композицию из дорожных знаков – я поняла как-то по-своему. Пыталась придумать смысл и сюжет этой самой композиции, сделать её символичной. А соседи просто располагали знаки на листе, чтобы было красиво.

Кажется, что-то я делала не так. Своими тревогами я делилась вечерами с Алёной. Алёна тоже пребывала в унынии.

– В общем, Танюха, я поняла: просто так в эту Муху не попасть. Надо на курсы ходить. У нас в группе все на курсы ходили, эти преподы теперь у них же экзамены принимают. Понимаешь, как всё устроено?..

– Ну нет, – спорила я, – должен быть шанс и у нас.

Пока шли экзамены, от волнения мы ничего не могли делать. Гулять по Петербургу было невозможно. Сил хватало только на то, чтобы добраться до общаги, сварить суп и пересказать друг другу новости.

Но вот экзамены кончились. Несколько дней предстояло ждать результатов.

– Сходил бы вы, девчонки, погуляли, хоть Питер посмотрели бы, – выпроводил нас дядя Володя.

И мы отправились развлекаться.

Невский проспект, Казанский собор. У Екатерининского сада Алёна захотела получить свой портрет в исполнении уличного художника. Она присела на стульчик и старательно позировала, а я перенимала опыт рисующего коллеги. Тот действовал в технике растушёвки масляной краски. Получалось ловко. Только вот глаза он сделал Алёне пошире, нос поменьше, а губы вышли словно накрашенные. По мере того как мы удалялись от лагеря художников с рисунком в руках, нам всё меньше казалось, что портрет имеет к Алёне какое-то отношение.

– Знаешь что? – сказала Алёна. – Хватит