Лиственницы над долиной - Мишко Кранец

— Прощай. — Но, сделав несколько шагов, повернул голову и крикнул: — Возьми любую — бедную или богатую, красивую или уродливую, — любая окажется лучше Яковчихи. А ее забудь. Поверь мне, и не пожалеешь! Думай об усадьбе, — и поспешил пояснить: — Наша ведь она, — и еще прибавил: — Я тут родился.

До этого самого утра Петер Заврх не слыхал о своем племяннике ничего плохого. Яковчиха затерялась в долине. И как «церковная кафедра и исповедальня» Мета ни старалась расспрашивать «всекрестьянскую коллективизацию» Катру о жизни в Раковице, так ничего и не выведала. О том, что Виктор отправился вслед за Яковчихой, Катра узнала лишь накануне.

Вся эта история куда больше задела Петера Заврха — зажиточного крестьянина, чем Петера Заврха — священника. И священник вынужден был бросить свой церковный приход, и отправиться спасать Раковицу, «свою усадьбу». Так и случилось: человек, спешащий сейчас по тропинке к Раковице, был уже не урбанский священник, любимый своими прихожанами, добрый и человечный, а могущественный властелин Раковицы, владелец котловины, богатой, красивой усадьбы, цветущих черешен, лиственниц, шумящих ручьев, растущих по их берегам купальниц, неба над котловиной — всего, всего!

Спутники и не подозревали, какая буря бушует в обычно спокойной душе Петера Заврха, который еще минувшей ночью вел разумные разговоры с богом. Перед ними в окружении черешен, яблонь и груш самых различных сортов виднелась богатая усадьба — двухэтажный каменный дом с множеством окон, просторный двор, где стояли хлев, свинарник, курятник, винный погреб, дровяной сарай; и все это, вместе взятое, походило на деревеньку, расположенную в безлюдном, но живописном месте. А чтобы картина выглядела еще привлекательней, по крутому горному склону сбегала речушка, в которую стекалось несколько ручейков. В ее излучине около самого дома был вырыт водоем, где поили скотину и где Марта стирала белье. У реки трава росла особенно буйно, и сквозь нее проглядывали крупные ядовито-желтые купальницы. Цвел уже и одуванчик, и другие полевые цветы. У священника сердце затрепетало от радости при виде родной усадьбы, и в то же время его переполняла тревога и боль при мысли, что племянник с беспутной Яковчихой беспечно разоряет эту усадьбу. Художника поразила цельность открывшегося пейзажа, и ему захотелось сейчас же запечатлеть его на полотне. Хотя Алеш Луканц до сих пор не мог преодолеть чувства глубокого разочарования, вызванного Минкиным поведением, он тоже залюбовался красивым видом, и сразу на него нахлынули воспоминания о боях, которые их партизанская часть вела тут, со всех сторон теснимая фашистами. Заросли фруктовых деревьев по мере отдаления от дома становились реже, четче были заметны ряды. Между ними на открытых солнечных местах были сделаны гряды, где росли овощи и цветы. Цвели только желтоватые нарциссы. У ограды зеленел и кудрявился самшит. По краям котловины вытянулись длинные шеренги лиственниц, одетых в легкий светло-зеленый наряд.

— Лиственницы, наши лиственницы, — набожно прошептал Петер Заврх. — Нигде под Урбаном больше таких не сыщешь.

— Эх, нет у меня ни холста, ни красок, даже карандаша и этюдника не захватил! — воскликнул Яка, откровенно сожалея об этом.

— Вон там стояли немцы и били из пулеметов, — Алеш указал рукой на окружающие котловину возвышения. — Через речушку перебегал Яковчев, успел ее перескочить… и упал мертвым… Мы с боем отошли по ущелью, там не было немцев. А Матко Яковчева вынести не смогли…

Петер Заврх поморщился, услышав о Яковчеве.

Вокруг дома разгуливало множество кур самых разнообразных расцветок, некоторые из них, сунув голову под крыло, перебирали клювом перья. На ступеньках крыльца лежала кошка, греясь на солнце, которое ярко освещало фасад дома. Перед хозяйскими постройками стояла собачья конура, привязанный к ней волкодав заходился злым, неистовым лаем.

— Она не годилась бы здесь даже в батрачки, — сказал словно про себя Петер Заврх, опять вспомнив о Минке и о шалопае-племяннике. И постарался приветливо окликнуть собаку: — Ну, перестань, мы ведь порядочные люди, не какие-нибудь цыгане! — Несмотря на постигшее его несчастье, он подходил к «своей усадьбе» с самодовольным видом.

Яка и Алеш остановились на дворе, а Петер поднялся по четырем каменным, порядком истертым и выщербленным ступеням крыльца и нажал на большую железную дверную скобу. «Конечно, — снова разозлился священник, почувствовав, что дверь не поддается, — этот прощелыга ушел, баба бог весть где шляется, а батрак, наверное, запил». Он потряс двери еще сильнее. Слово «прощелыга» было лишь проявлением его сильной, оскорбленной любви к племяннику.

— Я видел в окне женщину, — сказал Алеш священнику, и тот разозлился еще пуще.

— Значит, эта баба дома — и не открывает! Я ей покажу! — И он принялся барабанить в дверь что есть мочи.

В сенях послышались нетвердые шаги и затихли, будто человек за дверью остановился в раздумье. Потом загрохотал засов, и в дверях показалась

ФИГУРКА ДЕВУШКИ С ВЕСНУШЧАТЫМ ЛИЦОМ

и удивительно большими совиными глазами — совиными не только по форме, но и по своему цвету, блеску и выражению. Она стояла неподвижно. Только коротко и сухо сказала:

— Виктора нет дома.

— Все равно, — грубо ответил хозяин Петер и толкнул вместе с дверью «бабу». — Хоть бы в сторону отошла, — проворчал он. — И чего ты на меня уставилась — не узнала, что ли?

Распухшие, сухие, растрескавшиеся губы чуть шевельнулись:

— Узнала.

Оттесненная вместе с дверью, она стояла в оцепенении, опустив бессильно руки. Высокомерный хозяин-священник не удостоил ее взглядом, только сказал:

— Слава богу, что ты меня узнала. Ступай в погреб, отрежь кусок копченого окорока, принеси водки и молодого вина, а также хлеба, ну и, конечно, вилки, ножи, тарелки, не будем же мы тут просто так лясы точить!

Теперь он бросил на нее беглый взгляд, и фигура ее показалась ему почему-то непропорциональной. Но он не удосужился, да и не счел нужным об этом задуматься.

Широким шагом прошел он в просторную крестьянскую горницу, даже не затворив за собой двери.

Алеш и Яка посмотрели на «бабу», все еще стоявшую как изваяние, и, дружески улыбнувшись, приветливо и просто сказали:

— Добрый день.

Губы ее и на этот раз едва шевельнулись.

— Добрый день.

Указав Алешу взглядом на Петера Заврха, Яка воскликнул:

— Видишь этого горьянского мироеда, как называют подобных людей в литературе? Кажется, он вступил в могущественную твердыню собственного королевства, которого социализм еще и не коснулся. Уже в сенях начал давать приказания батрачке, чтобы мы убедились, кто тут хозяин! Жаль, — вздохнул художник, — что он пожелал стать священнослужителем. Церковь лишила усадьбу настоящего хозяина, этакого кулака, да и сама не достигла нужной цели — политикой Ватикана он все равно не интересуется. —