Шарики патинко - Элиза Шуа Дюсапен

Позже дедушка выходит покурить на балкон нашего номера. Я присоединяюсь к нему. Отсветы заходящего солнца золотятся позади водных ворот. Вдалеке Хиросима уже погрузилась во тьму. Мы наблюдаем за паромом, везущим последних туристов и местных жителей, возвращающихся с работы с другого берега.

— Не чувствуй себя обязанной, — говорит мне дед по-японски.

Я смотрю на него. Лоб у него наморщен. Безмерная усталость, кажется, сковывает его жесты, дыхание. Он говорит, что это путешествие может пройти вовсе не так, как я представляю. Мне хочется сказать ему, что я ничего не представляю. Он продолжает, делая длинные паузы между фразами:

— Когда Корея разделилась, страна была еще едина. Она называлась Чосон. При разделении японское правительство позволило нам сохранить корейскую самобытность, но нужно было выбирать между Севером и Югом. Многие предпочли Север из-за семейных связей, а может быть, потому что сочли, будто на Севере лучше соблюдаются наши национальные традиции. Никто не предполагал, как изменятся обстоятельства. Мы с твоей бабушкой выбрали Юг, поскольку происходим из Сеула. Это единственная причина. Обо всем остальном мы не знали. Нам неведомы были политические мотивы, холодная война, СССР, Соединенные Штаты. Для корейцев Японии никогда не существовало ни Севера, ни Юга. Мы народ Чосона, страны, которой больше нет.

Помолчав, он добавляет:

— Но у нас остался язык.

Я жалею о том, что забыла его, признаюсь я по-японски. Если бы мама не уехала, если бы я родилась не в Швейцарии… Дедушка прерывает меня, просит не осуждать выбор матери. Они с бабушкой сбежали из Кореи, чтобы их дочь родилась в стране, где нет войны. Он всегда ненавидел «Ошнец». Но мама выросла. Потом она захотела уехать и сделала это. Родители не желали для нее лучшей судьбы, чем жить в стране по собственному выбору.

Он смотрит на меня с нежностью, говорит, что теперь я здесь. Я чувствую, как краснею.

Мы сидим бок о бок. Дедушка прикуривает сигарету. Дым обволакивает его лицо ореолом, который ветер тут же рассеивает. Я предупреждаю его, что хочу немного пройтись.

Я выхожу на главную улицу. Холодно. Я плотнее запахиваю куртку. Она пахнет сыростью. Магазины закрыты решетками. Губы у меня сухие. Я изучаю торговый автомат. Кофе с молоком, чай с лимоном, кукурузный суп, пустые отделения. Я облизываю губы. За оградой аквариума громкоговоритель все еще повторяет: «Внимание, внимание! Встречайте морских львов!»

Мне представляются собравшиеся на трибунах дети, забытые родителями после отплытия последнего катера.

В конце деревни высится гора. В темноте видно большое строение в традиционном стиле, с загнутой по краям крышей, возможно отель. Сквозь гравий пробивается трава. Я прокладываю себе дорогу между папоротниками. Они шуршат. Ржавые медные канистры лежат в торфе. Пруд, мошкара. Я натыкаюсь на ворота, толкаю их и продолжаю пробираться к зданию.

Оно меньше, чем казалось издалека. Краска на фасаде шелушится. Я свечу в окно фонариком в мобильнике. Заваленный мусором прилавок, телефонный аппарат с диском. Дальше пустые комнаты с разбитыми окнами. Кухня. На столе коробка печенья, банка с корнишонами, которые парят в маринаде, как зеленоватые зародыши.

Хайкё. Здание, заброшенное владельцами, поскольку сносить его слишком дорого. На архипелаге таких огромное количество.

Я обхожу его сзади. Когда закрываю ворота, что-то влажное задевает мою руку. Я резко оборачиваюсь.

Лань. Она тоже отступает и недоверчиво смотрит на меня, «Вот ведь скотина», — бормочу я с колотящимся сердцем, и все же присутствие животного меня успокаивает: я здесь не одна.

Намеренно медленным шагом возвращаюсь в деревню. Идти быстрее значило бы признать, что я боюсь. Лань следует за мной по пятам, время от времени останавливается и снова рысцой догоняет меня.

Аквариум погружен в тишину. У входа суетится женщина с ведром и щеткой. Она кланяется мне и заходит в здание через служебную дверь.

Каменистые террасы, однообразные равнины, здесь и там разбросаны домики, светлые квадраты полей, островки деревьев, как фишки, которые игрок случайно сдул с поля. Лес клонится от ветра. «Синкансэн» тянется прямо в южном направлении, и чем дальше мы едем, тем больше сереет небо.

На станции Хаката мы садимся в автобус, идущий в порт Фукуоки. Он находится в промышленной зоне. Мы пересекаем деловой район, жилые кварталы, пустырь, и затем я различаю сквозь моросящий дождь подъемные краны, еще дальше грузовые контейнеры и наконец пристань. А также большое здание, где проводятся свадьбы, о чем свидетельствуют ресторан, бальный зал и эстрада с портретами, откуда открывается вид на панораму. Бабушка и дедушка ждут меня в свадебном зале, пока я регистрирую наши билеты. Откладывают встречу с другими пассажирами. Вернувшись, я нахожу их в ресторане. Бабушка заказала суп, дедушка — салат с кальмарами.

Я смотрю, как они едят, быстро втягивая в себя пищу. Даже дедушка. Оба насыщают свои состарившиеся тела в одном ритме. Я говорю себе, что они похожи. После многих лет совместной жизни неудивительно, что в конце концов у них сформировались одинаковые повадки.

__________

Зал ожидания на пристани заполнен корейцами, рассредоточившимися по сиденьям. Пара средних лет. Подростки. Шумная веселая бейсбольная команда. Плюющийся парень. Я чувствую, как бабушка крепко держит меня за руку, впиваясь ногтями мне в ладонь. Рука у нее потная. Я сжимаю ее в ответ и смотрю на улицу. Горизонт скрыт густым туманом. Даже корабли у причалов и контейнеры различаются с трудом — одни акварельные пятна.

— Смотри, у меня черные ногти. — Бабушка водит рукой у меня перед глазами.

Я мягко отталкиваю ее.

— Это нормально, ты ведь чесала ланей.

Дедушка гладит ее по спине, чтобы согреть. В течение нескольких минут он непрестанно встает, чтобы проверить висячие замочки на чемоданах, боится забыть код. Женский голос по трансляции громко сообщает на японском языке, что скоро начнется посадка. Спортсмены возвращаются от киосков с бутылками воды и печеньем. Бабушка беспокоится. У нас закончились пончики. Наверно, надо было тоже купить воды и закусок. Я машинально соглашаюсь. Сотрудница порта готовится открывать ворота для прохода на судно. Мы не двигаемся с места. Стоя втроем в зале, мы наблюдаем за ней.

— Мне больно, — говорю я бабушке, которая слишком крепко цепляется за меня.

— Я хочу домой, — произносит она.

— Пойдем.

— Нам не туда.

— Да нет же, — убеждаю я. — Пойдем. Поехали в Корею.

Она оглядывается вокруг.

— Я хочу домой.

Я не знаю, что делать. Под предлогом, что забыла что-то в ресторане, я выхожу на улицу.

Звоню Матьё. У него сейчас четыре часа ночи. Как ни