Впечатления и встречи - Людмила Львовна Горелик
Когда-то это была приличная семья, дедушка Ваньки с Толькой читал лекции по истории партии в одном из вузов, бабушка была учительницей. Их дочь, Татьяна, ровесница Верочки, в молодости красавица, а в детстве и умница, в семнадцать лет что-то украла, попала в тюрьму, а потом начала спиваться. Умерла она пять лет назад от цирроза печени. Еще через год непробудного пьянства, лежа в облаках табачного дыма, начал умирать от рака гортани ее муж. Он лежал один. Дети, те самые Ванька и Толька, смылись к бабушке, матери Татьяны, которая доживала свой горький век неподалеку.. В хоспис его не взяли, рецепты на обезболивающее украла подруга… Когда он стучал в стенку Веры Павловны, она вызывала «скорую» — делали укол. Иногда она приносила ему в ненужной баночке (чтобы не мыть посуду) суп или компот. Приносили еду и другие соседи. Но убирать эту загаженную квартиру никто не хотел, а самому умирающему было все равно: он курил беспрерывно, устремив невидящий взгляд в потолок, просил только сигарет; ни суп, ни компот, ни хоспис, ни бросившие его сыновья, ни укравшая обезболивающий наркотик подруга ему были не нужны. И вот теперь в квартире, заваленной мусором, на глазах у всего дома спивалось следующее поколение — Ванька с Толькой… Эти пили в ускоренном режиме, вряд ли они доживут до сорока… Но пока что травить тараканов представлялось бесполезным — так цинично воспринимали ситуацию соседи, Верочка не была исключением.
На столике стояла фотография: пастор в спортивном костюме на лыжах на фоне гор рядом со смеющейся девушкой, тоже в спортивном костюме и на лыжах. Горы красивые, снежные… «Альпы, наверно», — подумала с некоторой долей зависти Вера Павловна: она мало путешествовала.
«Я оставлю Вам Библию», — вдруг сказал пастор. — Это бесплатно». И показал на лежащую рядом с фотографией Библию: миссионерскую, с экономным мелким шрифтом, в мягкой, разумеется, обложке — для вновь обращенных. «Нет, нет, спасибо, — энергично начала возражать Вера на своем плохом английском, с жестами: У меня есть Библия. Я иногда читаю…».
Библия у Веры Павловны была такая, что американцу не снилось. Не то чтобы раритет, но все ж — 1895-ый год, более ста лет… В жестком, как камень, кожаном переплете. На титульном листе красивым старинным почерком с нажимом и тонкими линиями, согласно правилам дореволюционной орфографии, то есть с ятем и твердым знаком, было написано: «Сия Библия принадлежит Василию Петровичу Летуновскому». Вера Павловна часто думала об этом Василии Петровиче. Кто он был? Купец? Мещанин? Читали книгу, судя по ее виду, много — вероятно, и потомки Василия Петровича читали.
У Веры Павловны эта книга появилась поздно, в 1979-ом году. Она жила тогда в небольшом городе, который не был в войну оккупирован, не горел; в составлявших его центр давней постройки деревянных особняках с прочными дубовыми воротами, с резными наличниками сохранились некоторые старинные вещи.
Однажды в преподавательское общежитие к Вере Павловне пришли двое незнакомых молодых людей и предложили купить Библию за семьдесят рублей. Их к ней кто-то направил. Они сказали, что книга принадлежала дедушке, недавно он умер, а им Библия ни к чему, они-то в Бога, конечно, не верят, ха-ха. Цена была запрошена немалая, половина зарплаты старшего преподавателя, каковую должность исполняла Вера Павловна в ту пору. Однако книга ей так понравилась, что она, слегка поторговавшись, заплатила. Пояснив, на всякий случай, этим неизвестно откуда взявшимся молодым людям, что Библия нужна ей для работы, как филологу, ха-ха.
Дело в том, что кампания по антирелигиозному воспитанию в тот период продолжала набирать обороты. Ох, неправ был петербургский поэт, провозгласивший «…лучше жить в глухой провинции, у моря». Там хорошо, где нас нет — так объясняла для себя эту ошибку гения Вера Павловна. В то время, как в столицах прогрессивная общественность громко и безнаказанно начала заявлять о своей вере и креститься — «во глубине России», то есть на всех остальных необозримых пространствах нашей родины, на эту тему не смели и пикнуть. Вековая тишина царила на этих пространствах.
Как раз за неделю до обретения Библии Вера Павловна слушала на институтском Совете выступление преподавательницы научного атеизма, которая сетовала на студентов, украшающих стены комнат в общежитии репродукциями картин — «и представьте, на многих из них изображены сюжеты из Библии! Мы не должны этого допускать! Мы, воспитатели молодежи, должны быть не просто атеистами, а воинствующими атеистами!». Преподавательница требовала, чтобы кураторы студенческих групп немедленно отправлялись в общежитие — сдирать зловредные репродукции со стен. К счастью, это была всего лишь личная идея преподавательницы, начальство на призыв не отреагировало.. О выступлении быстро забыли, репродукции никто не сдирал — все ж это был «перегиб».
Приобретенная книга пестрела карандашными подчеркиваниями, галочками на полях. Василий Петрович и его потомки задумывались над ее страницами, возвращались к некоторым многократно. У них были любимые места. Нравилось Вере Павловне, что, судя по заметкам, внимательно читался не только Новый завет, но и Ветхий. Что за люди были эти читатели? Вера Павловна сохранила и закладки — их было множество: закладки делались из страничек отрывного календаря и обрывков ученических тетрадей. Относились они к 50-м, 60-м годам… Должно быть, читали и дети, и внуки Василия Петровича. А вот правнуки читать не захотели.
Нет, не стала Верочка показывать иностранцу свою Библию. Просто вежливо отказалась от бесплатной миссионерской.
На рынке тоже все говорили о возможной гиперинфляции: пока ходила между рядами, выбирая картошку, Вера Павловна то и дело слышала обрывки разговоров на эту тему.
Часам к четырем все покупки были сделаны. Сумку Верочка загрузила картошкой, капустой, консервами — для кошек и для людей. В рюкзак положила дыню. Идти в горку от автобуса было тяжело, еле доползла. Зато вечером ели дыню, а котам дали побольше консервов.
Так прожили две немолодые женщины и два кота больше месяца. Погода, к счастью, стояла неплохая. Иностранец должен был уехать восемнадцатого августа, так договаривались. Семнадцатого на дачах заговорили об обвале рубля —
