Рассвет сменяет тьму. Книга вторая: Восставшая из пепла - Николай Ильинский
Такой вопрос застал всех врасплох. Бойцы молчали, раздумывая. Слышно было, как тянули они губами кипяток и пили маленькими глотками.
— С какими словами! — первым нарушил молчание Коржиков и вытер рукавом телогрейки влажные губы. — Должно быть, с задушевными…
— Чтоб вы знали, — прекратил пить чай и отставил от себя кружку Осташенков, — в моей башке таких слов кот наплакал… Нет, я мог бы крепко загнуть по адресу фашистов, что я всегда и делаю, расчет не даст соврать, но, — пожал он плечами, — обратиться ко всему нашему народу — кишка тонка!..
— А что! — поднял голову Макухин. — Обложить матом гитлеровцев — вот и вся недолга… Они стоят того!.. И народ поймет!.. Как пить дать, поймет!
В землянке дружно рассмеялись.
— Один выброс листовок намечено произвести над нашим родным краем, — испытующим взглядом Константин Сергеевич посмотрел на Виктора. — Может быть, и в Нагорном их увидят и прочтут… Нагорное — это наше село, — пояснил капитан собравшимся.
— Тогда что думать! — вступил в беседу Чугунков, молчавший до сих пор. — Напишите: так, мол, и так, я, бывший директор вашей школы, а теперь товарищ капитан, сообщаю…
Из кружек стал выплескивался чай — так хохотали артиллеристы!
— Нет, подождите, в этом есть смысл, — вытирая кулаком глаза, на которые от смеха набежала слеза, заметил лейтенант Герасимов. — Одно дело листовка обычная — для всех и для каждого… Другое дело — листовка адресная… Подняли бы ее в вашем Нагорном и поняли бы: это весточка от того-то, значит, он жив, действует, фашистов бьет и нас скоро спасет от коричневой чумы…
— Ну, так же вот прямо не напишешь, — усомнился Константин Сергеевич. — Листовка — это же не личное дело кого бы то ни было…
— А у меня есть идея! — оживился Виктор. — Константин Сергеевич, какое стихотворение вы нам в школе чаще всего читали?
— Стихотворение? — задумался капитан. — Учитель обычно много стихотворений читает, особенно по литературе или по истории… Не помню… Пушкин, Лермонтов… Обычное дело!.. Много читал, всего не упомнишь…
— Нет, нет, вспоминайте! — стоял на своем Виктор. — С этого стихотворения вы всегда начинали первый урок по истории СССР… Кстати, с этого стихотворения я стал увлекаться поэзией…
— Да, да, он нынче такие стихи нам прочел! — не без гордости сообщил Коржиков. — Здорово получилось!.. Свои стихи!..
— Не то, не то, — отмахнулся Виктор, краснея. — Какой я поэт!.. Я говорю о русской, классической поэзии, более того, о нашей, воронежской!..
— Ты имеешь в виду Ивана Саввича Никитина? — встрепенулся Забродин. — Его «Русь»? Да, да… это было моим вступительным словом всегда на первом уроке… «Русь» — мое любимое произведение Никитина! — И он начал читать стихи наизусть:
Под большим шатром
Голубых небес
Вижу; даль степей
Зеленеется.
Затем последовали второе, третье, четвертое четверостишия. Лейтенант, весь орудийный расчет, сержант Елагин отставили кружки с недопитым чаем и заслушались незвонким, но мягким, приятным голосом капитана. Вспоминая знакомые строки, ему стал помогать Виктор:
Это ты, моя
Русь державная,
Моя родина
Православная…
— Вот только о православии… — попытался было вставить свое отрицательное отношение к религии парторг Елагин, но Коржиков, бесцеремонно нарушив субординацию и партийную этику, перебил сержанта: ему тоже задавали на дом отрывок из этого очень длинного, как ему тогда казалось, стихотворения, и он, гордо выпячивая грудь, включился в ряды чтецов:
У тебя ли нет
Про запас казны,
Для друзей стола,
Меча недругу?
— Да, да! — подскочил с места Павел Александрович. — Меча недругу!.. Именно меча, чтоб вы знали!..
И чтение стихов в три голоса продолжалось:
И в глухих степях
Под сугробами
Улеглися спать
Гости навеки!
— Слышите? — взволнованный Осташенков принялся шагать из угла в угол по тесной землянке. — Это же про наши степи, чтоб вы знали, и незваные гости — гитлеровцы, черт бы их побрал!..
Хоронили их
Вьюги снежные,
Бури севера
О них плакали…
— Конечно, мы плакать о мерзавцах не станем… Нет, не станем! — комментировал стихи Павел Александрович и грозил кулаком в маленькое забитое снегом оконце землянки. — Одна им дорога — носом в сугроб!.. Пусть знают…
Последние строки читал только Константин Сергеевич, и с такой эмоциональностью и проникновением, словно слушали его не взрослые, а русые, чернявые, рыженькие детишки из Нагорного, впервые севшие за пахнувшие краской парты:
Уж и есть за что,
Русь могучая,
Полюбить тебя,
Назвать матерью.
Стать за честь твою
Против недруга,
За тебя в нужде
Сложить голову.
Чтение закончились, наступила благостная тишина, которая длилась с минуту и была нарушена Коржиковым.
— Вы как хотите, — вдруг сказал он проникновенно, — а у меня по спине мурашки побежали…
— Кстати, чем не листовка? — заметил лейтенант Герасимов. — Отрывки из этого стихотворения задавали в школе, но тогда они не производили такого сильного впечатления…
— Это во-первых, — продолжил мысль лейтенанта Виктор. — А во-вторых, представьте себе, что листовка с этими стихами опустилась с неба прямо в Нагорном!.. А? Все, кто учился в нашей школе и помнит уроки Константина Сергеевича, а их все помнят, даю голову на отсечение, узнают, что это именно он, наш директор школы, выбросил листовки. И в-третьих, что понятно само собой, — он жив-здоров и бьет фашистов!.. Я уже теперь ясно вижу радость на лице Антонины Владимировны, жены Константина Сергеевича… Да и не только на ее лице!.. Правда, на лицах наших полицаев я вижу и другое… Это тоже понятно!
— А у тех рожи станут кривые, — усмехнулся Чугунков.
Прощаясь, Забродин подал Виктору сложенный листок бумаги, на котором что-то писал, находясь в землянке.
— Возьми, — сказал он, — когда понадобится, предъявишь… Даю заранее, ибо война…
Не читая, Виктор спрятал листок в карман. Он догадывался, что капитан дает ему рекомендацию в партию.
Утром следующего дня начальник политотдела дивизии полковник
