Рассвет сменяет тьму. Книга вторая: Восставшая из пепла - Николай Ильинский

— К черту на кулички!..

— У меня семья! — сокрушался один из полицаев.

— У всех кто-то останется, — вздохнул Гриханов, думая о жене Аграфене Макаровне и дочери Екатерине.

— Придется уходить с немцами, — успокаивал староста. — Эти хоть не расстреляют…

— Нужны мы им!..

— Как пятая нога зайцу! Будем мешать драпать! — продолжали шуметь полицаи.

И вот после такой невеселой беседы — листовки! Они и вовсе усугубили настроение прислужников фашистов, и народ в селе сильно взбудоражили. А дети, беззаботно смеясь и подпрыгивая, бегали и старались поймать падающие на сугроб листочки. Много их относило легким дыханием морозного ветерка далеко в сторону. Но и тех, что опускались на околицу села, было предостаточно. Полицаи даже загляделись на белых голубей.

— Что стоите, ослы! — заорал на них староста.

— А что делать, — возразил Егор Иванович, — они же прямо с неба…

— Отнимите листовки у этих оборванцев, — показал он рукой на детей, — все, до единой!.. И сжечь их, сжечь!..

Второго окрика старосты полицаи не стали ждать: утопая в сугробе, скользя и падая, они кинулись догонять ребятишек, хватать за шиворот, драть за уши, отнимая листовки. Над околицей неслось густо и сердито:

— Мать-перемать!..

— Щенок, отдай листовку!..

— Он еще кусается!..

— Догоню — убью!..

— Не догонишь, вражина косолапая! — отвечали дети: для них это было вроде игры в догонялки и они веселились. А когда полицаи все же догоняли, сбивали с ног, дети вместе с ними падали в сугроб, который был глубоким и мягким, так что падать в него не было больно. Какой-нибудь мальчишка вскакивал быстрее, чем полицай, и дразнил, потрясая листовкой в руке:

— Ha-ко, выкуси!..

Полицаи, выплевывая снег и чертыхаясь, ползали на четвереньках и с трудом поднимались на ноги. Собравшиеся нагорновцы, как ни странно, вместе с постовым мадьяром громко смеялись и потешались над неуклюжими движениями полицаев. Жители тоже видели падающие им почти под ноги листовки, но сами подбирать их не смели.

— Зачем гусей дразнить!..

Разъяренный староста был рядом, да и полицаи так остервенело набрасывались на детей, что взрослому вообще не поздоровилось бы.

— Что рты разинули?! — кричал на односельчан староста. — А ну марш по хатам…

В руках старосты вскоре оказалась целая кипа бумаг. Он еще некоторое время смотрел на полицаев.

— Чтобы все до единой!.. Чтоб у меня на столе все были! — поеживаясь от холода, не попадая зуб на зуб не то с мороза, не то от возбуждения, да что греха таить, и от страха, он отправился в управу, то есть в здание бывшего сельсовета, над фронтоном которого теперь, словно опущенное ухо побитого пса, болтался фашистский флаг с изображением свастики в белом круге.

Кинув на стол листовки, Свирид Кузьмич взял одну и стал вертеть в руках. И так повернет он лист бумаги, и этак — не может понять: кроме строк столбиком ничего не видно.

— Дурота какая-то, — бурчал староста.

И полицаи, собравшись опять в управе с листовками в карманах и в руках, тоже пожимали плечами.

— А где тут про оккупантов?

— И про смерть немецким… тоже ничего такого…

— Стишок!..

Свирид Кузьмич отродясь стихов не читал, более того, он в голову никак не мог взять, почему взрослые люди пишут строчки короткими столбиками. Он помнил только несколько строчек, которые с великим трудом заучивал еще в первом классе его Оська:

Наша Таня громко плачет,

Уронила в речку мячик,

Тише, Танечка, не плачь,

Не утонет в речке мяч.

Последним из полицаев в управу, впустив впереди себя клубок морозного воздуха, шумно вошел крайне озадаченный Егор Иванович и потряс в воздухе отобранными у детишек листовками.

— Свирид Кузьмич, — подошел он к столу старосты и положил листовки, — они там… — кивнул он головой почему-то на окно, выходящее не на восток, а на запад, в котором была видна пустынная улица Нагорного. — Они там… — теперь он кивнул на окно, выходящае на восток, в котором была видна церковь, — издеваются над нами… Ей-богу! — И он показал листок, держа его за уголок, словно за ногу пойманного шкодливого зверька. — Тут же кроме стишка — ничего!.. Я эти самые стишки не раз видел. Книжки с ними и теперь в моей хате в углу валяются… Катька училась по этим книжкам!.. Зачем было их кидать с неба, когда они у нас и так в избытке? Зачем они нам сдались, а?

— Ты еще звягни мне, звягни! — погрозил полицаю кулаком староста. — Живешь без понятия. …А я вот покумекал и догадался: не зря они стишок энтот кинули, не зря! И мой вам приказ — собрать все до последнего листа и сжечь!.. Коли сбросили со стишком, стало быть на что-то намекают… Но вот на что?

— Намек ясен — немцы бегут!..

— И вам, мол, пора… То есть нам, — рассуждали полицаи.

Егор Иванович тупо уставился на листовки, сваленные на стол, и пожал плечами.

— Вот и ты точного намека не знаешь, — сказал ему староста, а затем поднял голову и обвел глазами всех: — Поэтому лучше их сжечь… Немцы в тонкостях разбираться не станут… И если мы все сожжем, как вредную для оккупационных властей бумагу, никаких придирок к нам не будет… Наоборот, похвалить могут!..

Егор Иванович продолжал недоумевать и дома. Вынув из кармана брюк спрятанную от старосты листовку, он развернул ее и сунул под нос Екатерине.

— Вот из-за нее я надавал по шее пацанам, а тут только стих такой, как у тебя в книжках. — Катя с негодованием отстранила руку отца, но листовку у него взяла, прочла и вдруг рассмеялась. — Ну чего, чего ржешь?! Смешно дураку, что ухо на боку! — рассердился полицай. — Я серьезно, а ты скалиться!..

— И я серьезно, батя, — перестала смеяться дочь, ибо стала догадываться, в чем тут дело. — Это стихотворение Никитина…

— Ну?

— Наш директор школы Константин Сергеевич всегда на первом уроке по истории читал эти стихи…

— Ну и что?

— А то, — Катя еще раз пробежала глазами по листовке. — Это я так думаю… Константин Сергеевич напомнил нам этим посланием, что скоро вернется домой с Красной армией… Ты что, не видишь, как немцы и мадьяры зашевелились? Уже пятки подмазывают… Их гонят, батя, в три шеи гонят! — Она взглянула на отца, печаль и боль отразились в ее больших красивых глазах. — Уезжал