Моя королева - Жан-Батист Андреа

Тут я взбесился. Не знаю, что это было, но я вдруг выскочил из укрытия и принялся колотить изо всех сил по стеклам машины. Водитель тут же вышел — наверное, отец Макре, потому что он выглядел как его старшая копия. У него были такие же злые глаза. Матти тут же прибежал, оттащил меня и забросил обратно за откос. Он и вправду был силен: я долго катился по траве, прежде чем смог встать на ноги.

Издалека я видел, как Матти разговаривает с водителем, достает из кармана купюру и протягивает ему; с машиной ничего не случилось — короче, дело замяли. Пассажирка на переднем сиденье все еще была в шоке, но Макре ржал сзади как конь. Вот теперь я узнал того самого Макре и успокоился, поскольку наша вражда не прекратилась. Матти в конце концов перегнал стадо, а машина уехала по направлению к долине. Наверное, они возвращались с каникул: некоторые местные срезали путь через плато, чтобы избежать длинных пробок на шоссе.

Матти не задавал вопросов — слишком много чести, только вот после истории с выбитым стеклом и этой наши отношения ухудшились. Я иногда ловил на себе его странный взгляд, будто он спрашивал, что теперь со мной делать. Почти как мои родители, только вот Матти никому тайком не звонил, чтобы меня увезли. Он никогда не ругался, не бил, не говорил плохих слов — этого я никогда не забуду.

Двадцать шестого августа я сказал Матти, что сегодня мой день рождения, и показал в календаре. В ответ он дважды похлопал меня по плечу, и все. Вечером я мысленно открыл гору подарков, среди которых — новенький солдат Джо, чтобы сформировать армию со старым, и электрический поезд. Затем я зажег столько свечей, чтобы хватило прогнать темноту со всего плато. Мне исполнилась тысяча лет, я был таким же старым, как камни, и крохотные огоньки мерцали повсюду: во всей вселенной недоставало места, чтобы их вместить. Затем я задул свечи, и мрак вернулся.

Тридцать первого августа я в последний раз сходил проверить, не вернулась ли Вивиан. Ничего особенного: в глубине души я понимал, что для нормальных людей наступит первое сентября, школа, и больше я ее не увижу. Все кончено.

Пора и мне отправиться в путь.

Длинными вечерами у Матти самым тяжелым было отсутствие телевизора. На заправке у нас стоял один, красивый блестящий аппарат, в который я смотрел все время: родители говорили, будто телевидение меня успокаивает. Мне так нравился телевизор, что я мог пялиться даже в выключенный экран, наполняя его собственными картинками. Я понятия не имел, как можно обойтись без телевизора, зная, что он существует. Я весь извелся, думая, что прямо сейчас Зорро рисует букву «Z» на бандитских животах, а я не вижу.

Именно телевизор стал предлогом, когда я сказал Матти, что хочу уйти. Может, я не шибко умный, но кое-что смекаю. Я не желал признаваться, что ухожу, чтобы не доставлять ему еще больше проблем. Иначе пастух не отпустил бы меня.

Отговорка с телевизором сработала, пусть Матти и посмотрел сквозь меня, почесав щетину и сделав вид, будто не верит. В конце концов он не возражал. Ворча, хмурясь, поднимая плечи, Матти на свой лад поинтересовался, куда я собираюсь идти.

Я объяснил: далеко, туда, где нет Вивиан, где она не будет мучить меня закрытым домом. Я мог бы спокойно стать мужчиной, ведь именно поэтому я покинул родителей. Однажды я вернусь, позабочусь о заправке, и никто мне слова поперек не скажет.

Матти рассмеялся. Если я настолько усложняю себе жизнь из-за девчонки, значит, я уже возмужал и мог оставаться на плато. Я обрадовался его комплименту, не удержался и показал бицепсы. Тогда пастух кивнул и подтвердил: несомненно, это мужские бицепсы. Мы расхохотались.

Но я должен был уйти, мы оба это знали. Матти достал из ящика огромную грязную карту, объяснил, что некоторых дорог там нет, но все равно сгодится. Когда я развернул карту, синева бросилась прямо в лицо: земля и леса, наверное, завидуют этому прекрасному цвету. Я видел море на картинках, но никогда по-настоящему. Я ткнул пальцем, и Матти кивнул, как бы говоря: хороший выбор. Мы вышли из дома, он показал мне, где юг — в той стороне и море. Пастух посоветовал передвигаться ночью, поскольку, если кто-то заметит меня на дороге, в мгновение ока появятся жандармы и отведут домой. Мне придется следить за тем, что я говорю и кому. Если повстречаются люди вроде Матти, они мне помогут. Я их сам узнаю. Надо только сказать: «Я друг кузена Амая из Прадаля, с которым случились неприятности в Бенидорме в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом». Пастух заставил меня выучить эти слова наизусть и добавил, что никто — совсем никто — не должен знать, где он находится, иначе на него нападет Mal de Ojo[1], судя по всему, далекий родственник Сглаза. Мне стало не по себе при мысли, что у Сглаза есть семья.

Была еще одна вещь, которую я хотел сделать перед путешествием: взглянуть напоследок на заправку, потому что я понятия не имел, когда вернусь. Заодно откопаю свой журнал, только в этом я Матти не признался. Он разрешил не работать на следующий день, я поблагодарил, и больше мы в тот вечер и словом не обмолвились, поскольку все, что нужно, уже было сказано.

Я отправился рано утром до сильной жары и спускался уже с рассветом. На полдороге я остановился, съел кусочек сыра с хлебом. Словно в знак приветствия, ко мне поднимался весь воздух из долины с запахами камней, холодной воды, тмина и мазута для грузовиков. Мне было хорошо, думаю, я даже уснул на какое-то время прямо там, на краю бездны, а затем продолжил путь. Вскоре в конце белой дороги показалась заправка — точно такая же, какой я ее оставил.

Конечно, я не собирался попадаться на глаза родителям, они никогда бы меня не отпустили. Я просто хотел взглянуть и дать им понять, что все хорошо. Матти ножом заточил огрызок карандаша и на листке бумаге написал вместо меня: «Со мной все харашо». Мы поразмышляли над правописанием, но в итоге оставили как есть. Сложенная записка лежала у меня в кармане.

Я остановился на опушке у деревьев, понимая, что дальше пройти незамеченным не получится. Ставни на окнах в моей комнате были