Бездна. Книга 3 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Кого?.. кого «забрали»?.. Что ты говоришь? – вскликнул старик, затрясшись весь и ухватываясь костлявыми пальцами за ручки кресла.

– И ума не приложить, кормилец, что у нас тут деется! Народу понаехало – страсть! Полиция, жандары, видать… И с барчуком с нашим, с Володимером Митричем.

– С Вольдемаром, с моим сыном! – перебил ее барин. – Жандармы, говоришь ты, привезли? Жандармы!..

Он тяжело, судорожно перевел дыхание, примолк на миг, как бы соображая.

– 2-Ils l’ont pris, – c’est cela!.. Так должно было кончится, je l’avais prévu depuis longtemps-2…

Голос его оборвался. Он рассуждал громко с самим собою, примешивая, по обыкновению, французские фразы к русской речи, болезненно мигая отяжелевшими веками и растерянно уставившись на свою толстую собеседницу…

– Доподлинно доказать это не могу, батюшка, – объясняла она ему тем временем, – привезли, стало, их, аль сами они были тут попрятамшись, a только я своим глазам видела: они сами и есть, из подвала, что под столом в буфетной, изволите знать, – гляжу, по лестничке оттедова подымаются, Володимер Митрич наш, значит… A их тут сичас жандар, аль какой там другой из ихних, – потому дым и тёмно, хоша фонари у них, так комната-то глубокая, сдали не различить, – только он его, голубчика моего, за рученьки, за ноженьки… вязать, знать, хотел… Я тут сичас ж убегла со страху, – всхлипнула в заключение Мавра, жалостливо качая головой.

Глаза старого «кавалера посольства» мгновенно блеснули искрой:

– И он, Voldemar, выстрелил в того, кто наложил на него руку?

– И, что вы, барин, не стреляли они, нечего Бога гневить!.. Разве в подвале стреляли… потому оттедова дым шел… a чего не видала – не могу сказать…

– 3-Il a voulu se tuer, le malheureux, – лепетал про себя Дмитрий Сергеевич, – il a songé à l’honneur de son nom… Un Буйносов «на скамье подсудимых», comme ils disent à présent! Смерть лучше, да, – cela aurait mieux valu-3… Он жив? – как бы бессознательно спросил он вслух.

– Живы, батюшка, живы, насчет этого не извольте беспокоиться! Говорят. Сама слышала: «Не хочу, мол, говорят, отвечать!..» Громко так выговорили, в голос… A уж что им отвечать требуется – не могу доподлинно доложить, не дослышала…

Голова старика изнеможенно упала на грудь:

– Они привезли его теперь сюда 4-pour le confronter avec sa soeur, с Настей… Elle a toujours partagé ses idées subversives… Они и ее возьмут, – ils me la prendront… Ah! c’est le dernier coup-4!.. – вырвалось у него стоном.

Мавра подбежала к нему:

– Не извольте убиваться, батюшка-барин, может, Бог даст…

Он повелительным движением руки заставил ее замолчать и повел кругом себя долгим взглядом неестественно расширившихся вдруг зрачков. Внутри его словно созревало в эту минуту какое-то важное, крупное решение…

– Assez souffrir5! – проговорил он наконец чуть слышно, и обращаясь к Мавре: – ты ступай, ступай опять туда! – сказал он, – и оставайся пока… ну, пока они там совсем… Ты мне не нужна, понимаешь?

Она недоумевая поглядела на него. Ее так и подмывало бежать опять на зрелище происходившего в буфетной, но она боялась «барышни», строго наказывавшей ей не покидать недужного.

– A как если вам что потребуется, барин? – нерешительно проговорила она.

– Ничего мне не требуется; ступай! Я… я спать буду…

– Разве барышню отыскать пойду… Спросить их…

Он замахал опять руками и чуть не плачущим голосом:

– Не нужно, – крикнул он ей, – никого мне не нужно, говорят тебе, ни тебя, ни барышни… Я, понимаешь, я покою… я спать хочу…

Баба помялась на месте – и вдруг широко осклабилась:

– Может, выкушаете… на сон грядущий? – не то лукаво, не то таинственно подчеркнула она.

Глаза его внезапно так и запрыгали, губы судорожно затряслись:

– A у тебя… есть? – прошептал он, подмигивая.

– На шкалик осталось… С моим удовольствием, – примолвила она, выходя за перегородку, и, повозившись там с минуту, вынесла на подносе большую рюмку светлой влаги.

Он схватил ее дрожащими от жадности руками, пригубил, сморщившись, будто от какого-то гадливого ощущения, и торопливо опрокинул затем себе в горло.

– Ну, вот… вот теперь и согрелся, – заговорил он, гладя себя рукой по груди с блаженным видом, – теперь я усну… крепко усну, – засмеялся он каким-то странным смехом. – Прощай, Мавра, спасибо!..

Он приткнулся головой к подушке и закрыл глаза.

Мавра постояла, постояла над ним – он оставался недвижим.

«Должно, започивали в самделе, – решила она, – потому ежели теперича и сына у них родного забрали, так это они вполне чувствовать не могут; потому все, почитай, как не в полном своем рассудке, – и как если им, значит, вовремя свою плепорцию отпустить…»

Рассуждения своего она до конца не довела и, скинув для большей предосторожности стоптанные башмаки свои, которые сунула тут же под ближайшее кресло, поспешно понеслась босиком в коридор, пугливо прижимаясь во мраке к стенке и со страстным любопытством направляясь на свет, слабо выбивавшийся из буфетной.

Туда только что вошло теперь новое лицо: невысокого роста молодой человек, лет двадцати восьми, с жиденькими белокурыми волосиками на кругленькой головке и с золотым pince-nez6 на вздернутом кверху пуговкой носике. Это был товарищ прокурора, Тарах-Таращанский (товарищи по училищу правоведения называли его «Трах-Тара-рах»), заигравшийся в ералаш у председателя управы, в городе, и потому несколько опоздавший своим прибытием (он вместе с жандармским полковником состоял членом той же особой комиссии по политическим делам и извещен был им своевременно об имевшем быть в Юрьеве арестовании).

Он тем более, казалось, старался придать внушительности своей наружности, чем менее дано ему было от природы. Он глядел надменно сквозь свои оптические стекла, и все лицо его имело такое выражение, будто он говорил себе в это время: «Ах, как здесь скверно пахнет!»

В расположении духа он был сквернейшем: во-первых, проиграл у председателя пять робберов сряду, а, во-вторых, выходя из тарантаса, запнулся высоким каблуком о подножку, упал и несколько зашиб себе коленку.

– Тут у вас сам черт ногу переломит, – говорил он фальцетом, фыркая и морщась, Фурсикову, выбежавшему на шум его экипажа встречать его в сени с огарком в руке. – Что, накрыли? – коротко и как бы презрительно кинул он ему вопрос.

Агент передал ему обо всем происшедшем.

– Так!.. Где ж это у вас там? Проведите! – произнес он повелительным и скучливым голосом.

Он вошел, прихрамывая, в буфетную, не протянул, а сунул, не размыкая пальцев, всю руку свою в руку жандармского штаб-офицера, тут же отдернул ее и проговорил сквозь зубы: «вы без меня уже все покончили, кажется», закинул голову в сторону арестанта, которого один из жандармов держал