Ступени к чуду - Борис Семенович Сандлер

Эвакуировались трудно: румыны уже подступали к Бельцам. Особенно страшно было на паромной переправе через Днестр. При посадке Лейба притиснуло к старому еврею в помятом испачканном талесе, наброшенном на плечи, как шаль. Старик держал Лейба за рукав и страстно шептал ему в ухо:

— В синагоге молился я, когда грянул гром. Стекла вылетели из рам. Евреи бросились к двери. Вы понимаете — прервали молитву! На улице все горело, даже люди, которые бежали мимо. Я побежал тоже. Ноги несли меня сами и привели к дому, как умная лошадь привозит домой пьяного балагулу…

Лейб слушал невнимательно, отыскивая глазами Еню и мальчиков. Наконец нашел и немного успокоился.

— Вы когда-нибудь видели бомбу? — шептал старик. — Соседи сказали, что в мой дом попала бомба и мою семью завалило. Всех — и детей, и внуков. Вы видели бомбу? Я — не видел…

Лейб, не дослушав, стал пробираться к своим. Еня сидела на узле, прижимая к себе Вевку и Нёню. Когда муж подошел, она молча подвинулась, давая ему место. Но он не захотел садиться.

— Еня, — сказал он, — видишь того старика? Он совсем один, бедный.

— Горе ему, — вздохнула Еня, не поворачивая головы.

— У нас осталось что-нибудь?

Она подняла к нему измученное лицо.

— Ой, Лейб, Лейб… Разве ты сам не знаешь? Посмотри в платке.

— Я знаю, конечно, — объяснил Лейб, — но хозяйка в доме — ты.

Он действительно знал, что в платке оставалось полбуханки хлеба, четыре запеченные картофелины и две луковицы. Но прежде чем развязать узелок, он должен был спросить Еню, не мог ее не спросить.

Лейб положил одну картофелину на отломанную горбушку и протянул Вевке. Тот обрадованно потащил хлеб ко рту.

— Это не тебе, — остановил его отец. — Отнеси вон тому дедушке.

Маленький Вевка, словно юркий зверек, нырнул в людскую гущу. Лейб следил за ним глазами. Когда мальчик был уже недалеко от старика, в небе послышался гул самолета. Фашист пикировал прямо на паром.

— Воздух! — закричал кто-то.

Началась паника. Насмерть перепуганные люди заметались по парому, не зная куда укрыться. Они толкались, визжали, падали друг на друга. Лейб застыл в оцепенении. Вой самолета, треск пулеметных очередей, крики толпы — все смешалось в его сознании. Перед глазами прыгало безумное лицо Ени.

— Где ребенок? Где Вевка?!

Лейб рванулся вперед, к борту, пробиваясь туда, где раньше видел старика. Несколько раз его сбивали с ног, но он все-таки добрался до цели. Старик лежал ничком, уткнувшись в чей-то чемодан. Спина его прогибалась, как большой горб. Плоская борода примялась и оттопырилась в сторону, как будто была не настоящая, а приклеенная. «Почему он так лежит? — тупо думал Лейб. — И что у него за красное пятно на спине?» В это время под складками талеса завозился какой-то клубок. Маленький Вевка выбрался из-под мертвого старика и, сев с ним рядом, принялся жадно уминать горбушку.

Бывший боксер Антон Бойко, еще недавно кумир городских болельщиков, а ныне Джон, завсегдатай базарных пивнушек, не имел аристократической привычки стучать в дверь. Он толкнул ее ногой и просто вошел. Вевка лежал на диване, задрав ноги на валик, а Нёня, сидя у стола, перебирал струны гитары:

Налей-ка рюмку. Роза,

Ведь я пришел с мороза…

— Примите мое здрасте, — сказал Джон, садясь на диван рядом с Вевкой. — Должок за вами.

Братья переглянулись. За ними действительно был должок — накануне Вевка проиграл Джону полсотни.

— Посиди, пообщаемся, — пригласил Нёня. — Винца выпьешь?

От вина Джон никогда не отказывался.

— Деньги мы тебе достанем, но и ты должен помочь нам.

Вевка недавно вернулся после очередной отсидки, и Джон насторожился.

— Вы меня в свои дела не впутывайте.

— Не надо так плохо думать о людях. От тебя ничего не нужно, кроме как полежать в нокауте.

— Нёня, — попросил Вевка, — налей и мне.

Он принял стакан, и на его пальцах обозначилась бледная татуировка — 1935 — год его рождения. Учиться он пошел с опозданием — помешала война — и в классе оказался переростком. С трудом добравшись до пятого класса, Вевка бросил школу. Работать его тоже не тянуло, но надо было себя куда-то деть. Силой его бог не обидел: он мог, бывало, залезть на спор под отцовского ишака и поднять его, как те самые силачи на афишах. Разумеется, с такими талантами Вевка стал вскоре первым человеком в своей махале. Во время вечерних прогулок по местному «Бродвею» (так называлась у ребят асфальтированная площадь в центре города, куда сходилась местная шпана) его всегда сопровождали телохранители из слободских босяков. Махала, называвшаяся Цыгания, стала его безраздельной вотчиной. И если кто-нибудь из соседней махалы Тиосы позволял себе обидеть Вевкиных подданных, он немедленно принимал меры. Обычно это происходило так. В окружении своей свиты Вевка выходит на Бродвей и встречает другого «короля» — Мишку по прозвищу Паша. Они перебрасываются парой учтивых слов, и Вевка как бы между прочим роняет:

— Фэ, Паша…

Тот несколько озадачен.

— Как же прикажешь понимать твое «фэ»?

— Так и понимать, Паша, что в твоей богадельне завелся фулюган.

— Фулюган? В моей бранже?

— Да, Паша, — с прискорбием подтверждает Вевка, — настоящий фулюган. Он даже имел нахальство расписаться на портрете моего юного друга.

И Вевка демонстрирует фингал на лице жалобщика.

— Кто же этот фулюган? — спрашивает Паша, с некоторой брезгливостью разглядывая пострадавшего.

— Вон тот, — тянет жалобщик, — у которого один глаз на Кавказ, а другой на Арзамас.

Паша оборачивается на своего «фулюгана» и пронзает его взглядом.

— Ленчик Косой? — всплеснув руками, удивляется он. — Не могу себе представить. Это же не урка, а ягненок!

— Так как же, Паша? — стоит на своем Вевка. — Мне постричь его или ты сам этим займешься?

И он делает шаг вперед.

Мишка предостерегающе поднимает руку.

— Моим баранам — я пастух! — и далее, уже мирным тоном: — Может быть, продолжим наш разговор у Гриши Грузина? За стаканом вина мы лучше поймем друг друга…

Но не всегда эти переговоры на Бродвее заканчивались мирно. Однажды в остервенелой драке кто-то из дружков подсунул прижатому к стене Вевке свинцовый кастет, и Вевка не раздумывая пустил его в ход. Так он впервые угодил в колонию. Через год его освободили, но вскоре он попался на воровстве: чужой баул приклеился к