Лиственницы над долиной - Мишко Кранец

здесь, помоги женщине, а я пойду нянчиться с этим человеком — баюкать его в колыбели неведения зла! — Он подскочил к Петеру Заврху и взял его под руку. — Пошли отсюда, это не для нас. Акушерские ножницы мы позабыли дома, Алешу придется орудовать обычными, словно он доморощенная портниха. Эх, что поделаешь! — вздохнул он. — Человек никогда не знает, что ждет его в дороге. Ты взял с собой бутылку черешневой наливки, посох и святые дары. Если бы ты поскользнулся и разбился насмерть, то смог бы причаститься и беззаботно отправиться на тот свет. А я забыл у тебя на Урбане даже холст и краски! — И он снова обернулся к Алешу. — Останься с женщиной, чтобы на этом проклятом пути по цветущим рощам черешни, кроме всех неприятностей, нас не мучила еще и совесть. — И он вывел Петера Заврха, словно ребенка, из комнаты, а потом и из дома.

Женщина корчилась в судорогах и все-таки попросила:

— Иди, я хочу остаться одна.

— Не очень-то я смыслю в этом деле, но отсюда не уйду, — Алеш был растерян. Он схватился за бутылку с черешневой наливкой. — Глотни-ка еще. В партизанские годы мы, наверно, выпили половину всей заготовленной в Крайне водки, а половину вылили на раны. И помогало. — Он усмехнулся от смущения и отчаяния.

— Нет, не хочу, иди, — попросила она снова.

Но вместо того чтобы уйти, он сказал:

— Ты скажи, может, тебе что нужно? Я ведь не знаю, не понимаю ничего в таких вещах. Мне приходилось иметь дело с тяжело раненными, с умирающими — они лежали у меня на руках, а вот при родах мне не случалось быть. — И он снова улыбнулся.

— Я все приготовила, — ответила она.

— Почему же ты не позвала повитуху? Виктор мог бы тебя отвезти и в родильный дом. Знаешь, — сказал он не без гордости, — сейчас это бесплатно, не то что прежде! Все женщины идут в родильный дом.

— Я сама управлюсь, — ответила она решительно. — Иди, Алеш! — Она неожиданно назвала его по имени. Тогда и он вспомнил ее имя.

— Ты ведь Марта, — сказал он и повеселел. — Когда мы, партизаны, стучались в окно, ты всегда слышала и сразу же открывала двери.

Она впервые улыбнулась — чуть приметно, пересиливая боль.

— А сейчас иди, — попросила она, разжав запекшиеся губы. — Подожди за дверью, если будет что нужно, я тебя позову.

Он почувствовал облегчение, что мог выйти отсюда.

— Обязательно позови, — сказал Алеш.

В коридоре он остановился у выходившего во двор окна, на котором одиноко стоял цветок в горшке, осыпанный мелкими красноватыми цветочками. Алеш закурил сигарету и содрогнулся, услыхав долетевшие из комнаты отчаянные стоны. Во дворе Яка Эрбежник вел под руку урбанского священника, опиравшегося и на палку. Яка что-то оживленно рассказывал Петеру, потому что свободной рукой выразительно жестикулировал перед его носом. Алешу показалось, будто он чего-то никак не может понять.

Яка затащил Петера Заврха в хлев. И тот, вновь превратившись в рачительного хозяина, с наслаждением оглядывал рыжеватых коров, которые, повернув головы, смотрели на него — одни из них лежали, другие стояли, пережевывая жвачку. Поднялся вол — крупное, тяжелое животное — и задрал хвост. Петер схватил вилы и подцепил свежую навозную лепешку, то же он проделал и в других стойлах. Художнику Яке пришло в голову, что и это не мешало бы нарисовать, если уж человек возвращается в родные края, к запахам родной земли. Может, нужно начать именно с этого — с вереска, морозника, цветущих черешен, с крестьянских усадеб — и закончить людьми, здешними людьми, теми, что носят корзины за спиной или каждое утро проделывают двухчасовой путь пешком — на фабрику.

Алеш бросился к дверям светелки, там раздался душераздирающий крик.

— Я войду, Марта, — сказал он, хватаясь за дверную ручку.

— Нет, нет, нельзя! — попросила изнутри Марта. Обеспокоенный, он вернулся к окну и устремил неподвижный взгляд на двор, где бродили куры и солнце высвечивало большие яркие пятна. Опять по двору прошли хозяин Петер Заврх и художник Яка. Священник опирался на палку, он то и дело останавливался, видимо возражая художнику, который, покуривая сигарету, махал руками, правда, уже не столь возбужденно. Они направились к свинарнику, вероятно, намеревались обойти всю усадьбу. Алеш разволновался. Он был глубоко разочарован в священнике. «Удивительно, — сказал он себе, — Петер превратился в заправского сельского богатея: коровы, волы, лошади, свиньи, земля — это ему куда ближе и дороже, чем человек, ребенок, который вот-вот родится и в котором, очевидно, течет не чужая ему кровь». Алеш уже не сомневался, что отец ребенка — Виктор, значит, это — дитя усадьбы Раковицы. Он прислушался к тому, что делалось в комнате, но криков больше не было слышно, ему даже показалось, будто он различает плеск воды и шарканье веника по полу. Алеш не мог решиться войти, а его громкие вопросы оставались без ответа. Он снова подошел к окну: священник и Яка выходили из свинарника. Они прошли через сад и, перебравшись через речушку, направились к полям и лугам, — к средоточию всех богатств. «Страшно, — подумал Алеш с замирающим от отчаяния сердцем, — как это страшно. Родился человек, который никому не нужен. Кого он осчастливит своим появлением? Кому принесет пользу, доставит радость? Кто хотел, чтобы он родился? Мать? Отец? Раковица? Человечество?»

— Я сейчас войду, что бы ты ни говорила! — сказал Алеш решительно. Стряхнув пепел с сигареты, он взглянул на часы, будто у него заранее было определено время, когда ему можно войти. Из комнаты не доносилось ни звука. Он остановился в дверях и, прищурив глаза, осмотрелся. Пол вымыт. В углу за кроватью ушат с водой. Марта сидела на кровати, видимо, собиралась лечь. Она казалась преображенной — кожа, глаза — все стало совсем другим. Из-под косынки, завязанной узлом на затылке, выбилась прядь рыжеватых волос. Руки, неподвижно лежавшие на коленях, были длинные, пальцы костлявые. Если раньше ему не терпелось сюда войти, то теперь он не знал, что делать. Помолчав, сказал таким тоном, словно сам нуждался в поддержке:

— Так ты родила?! Мальчика? Девочку?

На лице ее не появилось даже тени улыбки, лишь чуть приметно шевельнулись губы:

— Все равно.

Она ответила так тихо, что он едва расслышал. Он содрогнулся от того, как холодно было это сказано. Марта со всем управилась сама и вот сейчас сидит неподвижно на краешке постели.

— Конечно, все равно, мальчик или девочка, — согласился он поспешно, — можно мне взглянуть на малыша?

Он усмехнулся, высказав такое желание, вызванное скорее растерянностью, чем искренним стремлением увидеть крохотное беспомощное существо. И все же он подошел к Марте и протянул руку к стене, где