Девичья фамилия - Аврора Тамиджо

– Прежде чем идти в народ, начни служить Господу нашему учением и трудом. Народу не нужны болваны вроде тебя.

В общем, никаких революций в стенах пансиона.

В то время, когда Пеппино Инкаммиза вернулся под кров святой Анастасии, Патриция ничего не знала о революции. И все еще была уверена, что из всех мужчин, живущих на земле, ее дядя Донато самый скучный. Даже внешность у него была непримечательная. Было невозможно сказать, какого цвета у него волосы, потому что он стриг их очень коротко, почти под ноль, а глаза, скрытые за круглыми стеклами очков, тоже были какого-то неопределенного оттенка. На его лице не было никаких примечательных черт, кроме орлиного носа и длинной вертикальной складки, которая появлялась между бровями в минуты раздражения. Как и все священники, он носил длинную, до щиколоток, сутану и белый воротничок, жесткий, как американская жвачка, – порой Патриция видела, как ее жевали возчики, приезжавшие из долины. Иногда, если день выдавался солнечный или холодный, Донато надевал широкополую шляпу, но только не в ветреную погоду, когда ее могло унести. Не худой и не толстый, не высокий и не низкий, дядя Донато издалека и со спины был похож на любого другого священника. У него не было машины. Он не носил с собой молитвенник. Глубоко засунув руки в карманы сутаны, дядя Донато вышагивал по дорогам всех четырех деревень. Периодически он останавливался, чтобы посмотреть время на старых часах Zenith со стальным корпусом, которые пристегивал к поясу цепочкой.

Патриция не могла объяснить, чем ее дядя занимается каждый день.

– Он священник и делает то, что делают такие, как он, – ответила ей однажды мамушка Роза.

– И что же?

– Откуда мне знать, Патри? Я что, похожа на священника?

Однажды весной, в воскресенье, после обеда, мужчины подозвали Патрицию к столу. Дядя Фернандо курил. Санти наблюдал за дочерью, как наблюдают за ядовитым пауком, который может внезапно напасть – а может и не напасть. Дядя Донато заговорил первым, растопырив длинные пальцы на скатерти.

– Садись, Патриция. – Дядя посмотрел на нее. – Ты уже закончила пятый класс?

Патриция кивнула.

– Отвечай вслух. Ты закончила пятый класс в школе?

– Да, дядя.

Донато потянулся к ней через стол.

– Твой отец говорит, что ты не любишь учиться. Это правда?

Санти с самого начала разговора казался взволнованным.

– Неужели мое слово так мало значит, что ты спрашиваешь ее?

– Мне нравится учиться. Мне нравятся сочинения, а еще история, география и естественные науки. Арифметика, когда я все понимаю, мне тоже нравится.

Дядя Донато уставился на нее своими бесцветными глазами.

– Тогда почему ты больше не ходишь в школу?

Патриция повернулась к Санти и, прикрываясь паром, поднимавшимся от кофейных чашек, и дымом от сигареты дяди Фернандо, сказала правду:

– Папа говорит, что мне не надо больше учиться. Он говорит, что лучше я буду помогать здесь, в харчевне, и шить с мамой.

– Ты знаешь, куда твой дядя хочет тебя отправить? – вмешался Санти. – В школу-пансион в Санта-Анастасии. Он хочет, чтобы ты бросила свою мать, сестру, бабушку и уехала. Будешь там жить, пока тебе не исполнится восемнадцать, среди священников и монахинь, совсем одна.

Санти не хотел, чтобы Патриция ехала в пансион. Он считал, что уметь писать и считать – уже слишком много для женщины.

– Она что, адвокатом собирается стать?

Дядя Фернандо говорил, что пансион Святой Анастасии не для Патриции: она и десяти минут не может усидеть на месте, разве станут монахини с ней возиться?

– Как раз монахини ее и усмирят. А когда она вырастет, то будет нам благодарна, – возразил дядя Донато.

– Чем отправлять ее в ученье к монашкам, оставим ее дома и сами выбьем из нее всю дурь, – предложил Санти.

Позже дядя Донато подошел к Патриции, когда та мыла бабушкины ножи под струей насоса. Он прочистил горло, как обычно делал в церкви, готовясь читать проповедь.

– Слушай меня внимательно, Патри. Навостри ушки, потому что этот разговор не повторится. – Дядин палец, длинный, как карандаш, двигался вверх-вниз у нее перед носом. – Если хочешь и дальше учиться в школе, если тебе нравится идея окончить восемь классов, а то и поступить в гимназию, то выход только один: ты должна поехать в пансион Святой Анастасии.

– Но если я пойду в пансион, то мне придется стать монахиней?

Дядя Донато разразился смехом.

– Монахиней? Ты станешь монахиней, если этого захочет Господь. А если не захочет, то ты просто отправишься в школу-пансион, где научишься хорошо себя вести, получишь знания и станешь благоразумной девушкой. Или ты хочешь всю жизнь оставаться дикаркой?

Патриция, сидя на краю чаши у насоса, смотрела на свои туфли, усеянные каплями воды. Дядя забрал ножи из ее мокрых рук.

– Знаешь, для чего нужна учеба, Патри? Чтобы тебе перестали указывать, что ты должна и чего не должна делать. Когда ты знаешь больше всех, ты и командуешь остальными.

После этих слов Патриция уверилась в том, что ей нужно в пансион Святой Анастасии.

Донато поговорил с матерью настоятельницей, которая руководила отделением для девочек, и добился, чтобы Патрицию приняли в шестой класс, хотя она и была старше соучениц. Сельма сразу же села за швейную машинку и несколько дней только и делала, что шила вещи, которые потребуются Патриции летом и зимой в Санта-Анастасии. Два комплекта с жакетом и юбкой, антрацитового цвета для зимы, светло-серого для лета; гольфы до середины икры, четыре белые рубашки с воротничком в форме сердца, четыре теплые и легкие кофты. Узнав, что Сельма хочет вышить имя Патриции на воротничках, дядя Донато это запретил.

– Форма в пансионе должна быть одинаковой для всех, никаких излишеств. Чтобы не отличаться от бедных.

– А что, мы теперь богатые?

– Мы и не бедные.

Но когда никто не видел, мама все же вышила алой нитью переплетенные буквы П и М внутри каждого жакета.

– Не обращай внимания на то, что говорит твой дядя. Богатая ты или бедная, у тебя есть имя и фамилия, и это правильно, если ты будешь их помнить.

Родители и дядя Фернандо привезли Патрицию в Санта-Анастасию, снова одолжив фургон у Вико. Донато ждал их у входа в монастырь. Санти взъерошил дочери волосы.

– Постарайся стать умнее своей матери, но не такой умной, как твоя бабушка.

Ради такого дела он поцеловал ее в лоб, чего прежде не случалось. Дядя Фернандо донес ее чемодан до ворот монастыря, и после того, как Патриция обняла его на прощание, аромат табака долго не выпускал ее из объятий. Сельме не хотелось плакать в присутствии монахинь, поэтому она быстро приласкала дочь и ушла, но Патриция знала, что мать положила в чемодан запасное белье, три журнала мод, всех ее бумажных кукол, сушеный миндаль, приготовленный Розой, комикс «Маленький шериф» и две вышитые ленточки. Так проявлялись ее чувства к дочери.

В Святой Анастасии ее ждал холодный прием.

Сестра Мария Сервитриче, на чье попечение Донато, едва переступив порог, передал Патрицию, даже не дала ей времени попрощаться с дядей.

– Подойди ко мне, молча.

Новые туфли Патриции на мягкой подошве были ужасно скрипучими, но на сером мраморном полу, среди темных деревянных распятий, они как будто бы тоже притихли. Рыжие брови и зловещие, морковного цвета волосы, которые молодая монахиня прятала под покровом, не предвещали ничего хорошего. Войдя в женскую спальню, Патриция увидела двадцать одинаковых кроватей, застеленных серыми простынями и одеялами; над каждой кроватью на белой стене висело деревянное распятие. Монахиня указала Патриции ее место, последнее в ряду, почти под самым окном. Потом сестра Мария Сервитриче вытряхнула содержимое чемодана Патриции. Оставила только одежду, необходимую для школы. Все остальное она окинула взглядом – журналы, запасное белье, ленточки, – сгребла горстями, будто труху, и выбросила в какую-то корзину.

– Мои вещи! Куда вы их несете?

Только в этот вечер Патриции было позволено задать подобный вопрос. Позже она узнала, что с сестрой Марией Сервитриче разрешалось говорить,