Шарики патинко - Элиза Шуа Дюсапен
Мы едим за низким столиком в гостиной. Дедушка медленными движениями трясущейся рукой отправляет ложку в рот и наконец быстро вдыхает, как будто все старательно положенное в рот может испариться. Время от времени он кладет ложку и наливает стакан соджу. Делает он это осторожно, рука дрожит, но ни капли не проливается. Бабушка, склонившись над своей миской, энергично хлебает, порой поднимая голову и спрашивая у меня:
— Is good? Is good?[1]
Я шепотом отвечаю:
— Йе, мащыссоё, да, очень хорошо.
При них я заставляю себя есть так же медленно, как дедушка, оттягивая окончание трапезы, поэтому молчание между нами становится все более тягостным.
Со времени моего приезда они ни разу не упомянули о нашей поездке в Корею. Ее нужно организовывать, покупать билеты. Я не знаю, как завести об этом речь. Корейский полностью выпал у меня из памяти, пока я учила французский. Поначалу дедушка меня упрекал, но теперь он ничего не говорит. Мы общаемся при помощи языка из простых английских или корейских слов, жестов и утрированной мимики. На японском — никогда.
Когда они включают телевизор, я под предлогом, что хочу спать, удаляюсь в свою комнату на первом этаже, возле ванной. Нужно спуститься по узкой лестнице, такой же, как у Миэко, с той лишь разницей, что пол здесь из дерева, а стены обиты бархатом горчичного цвета. Бабушка с дедушкой хранят там белье и бамбуковые циновки, сложенные в полутьме, которые в детстве представлялись мне гигантскими кузнечиками.
Мебель простая: кровать, письменный стол, несколько коробок с вещами моей матери. В одной из них лежит наша старая «Монополия» в швейцарском варианте, которую мама купила, чтобы дать своим родителям представление о стране, где мы живем.
На тумбочке фотография бабушки примерно в десятилетнем возрасте, круглолицей и пухленькой. За спиной у нее, положив руку на плечо дочери, стоит ее мама. Они гордо позируют — редко какие женщины в Сеуле фотографировались в то время. Обе в национальных костюмах из черного льна. От времени снимок приобрел бежевый цвет, как в Корее, так и в Японии считающийся цветом траура.
Растянувшись на постели, я кручусь, снимая одежду. Ступни касаются изножья кровати. Очень жарко. Синтетические простыни прилипают к животу. В конце концов я разматываю циновку, накрываю ее простыней и укладываюсь на полу в поисках прохлады.
До меня доносится шум улицы. Рев выхлопных труб, цоканье каблуков по асфальту, голос женщины-сэндвича. Ночью ее зазывные крики транслируются в записи через репродуктор, так что они слышны круглосуточно.
Окно находится на уровне тротуара. Лежа на полу, я могу видеть ноги прохожих, направляющихся в переулки Угуисудани, где расположены отели для свиданий. Я в таком никогда не была. Девушки, которые их посещают, меня впечатляют. Большинство из них намного моложе меня, их сопровождают мужчины в серых костюмах.
Я мысленно представляю дорогу. Я знаю ее наизусть, поскольку часто хожу по ней, прогуливаясь до парка Уэно. Нужно пройти мимо заведений «Шалль» с разрезанной черной летучей мышью на крыше, «Трансатлантик», «Монблан», где есть джакузи, «Мечта». Дальше надо шагать до лавки, продающей закуски, с качелями в виде панды, перейти мост над железнодорожными путями, миновать человека в палатке, обогнуть кладбище и добраться до скульптуры кита перед музеем естественной истории, и придешь наконец в парк Уэно. Потом «Старбакс», Университет искусств и затем зоопарк.
Время от времени до меня через потолок доносится смех бабушки.
Я проверяю электронную почту. Друзья давно перестали мне писать, потому что я не отвечаю вовсе или сильно задерживаюсь с ответом. У Матьё редко есть доступ к Сети — он заканчивает писать диссертацию и безвылазно сидит в сельском доме в долине Аннивье. Надо узнать, вышла ли на связь моя мама. Обычно она извещает меня о разъездах моего отца, органиста. Поррантрюи, Цюрих, Райнау, Золотурн, Цолликон, Фрибур — она перечисляет церкви, капеллы, соборы, не упоминая программу, только места, так что я представляю их обоих, две маленькие точки на карте, прыгающие из города в деревню с легкостью, которая меня поражает. Лично мне для поездки в Японию потребовалось собрать все силы. Даже от чтения маминых писем я часто так устаю, что бросаю свои дела и ложусь на кровать, раскинув ноги и руки, как морская звезда.
Но сегодня она не написала.
Вентилятор компьютера громко гудит. Выключив его, я вглядываюсь в темноту. Вслушиваюсь в тишину дома. Больше я не слышу ни телевизора, ни бабушкиного смеха. Только издалека доносится рокочущий голос женщины-сэндвича. Видимо, я ненароком заснула.
Прошло три дня. Я изменила мнение по поводу Диснейленда и Миэко. Все дети любят такие развлечения. В ее возрасте я ходила туда с бабушкой, если мама не возражала, — она всегда считала, что это место не для меня.
Я направляюсь к станции Ниппори. Всю ночь шел дождь, хотя сейчас не сезон муссонных ливней. В этом году в Японии аномально высокая температура.
От влажности картон на спине и груди у женщины-сэндвича коробится. Она отошла на шаг, чтобы укрыться под навесом. Всего на один шаг, иначе ее не увидят с тротуара. Волосы заплетены в косу. Она неподвижно смотрит перед собой, придерживая руками микрофон. Он должен быть прикреплен к кепке. Видимо, резинка растянулась. Я замечаю про себя, что ей надо бы сказать об этом моему дедушке.
У меня остается немного времени до прибытия поезда. Я захожу в Family Mart, бреду в отдел выпечки и перебираю товары в пластиковой упаковке с аляповатым рисунком. У холодильника парень выбирает йогурты. Розовый свитер. Это Юки. Утром я уже видела его. Он вошел через застекленную заднюю дверь, соединяющую супермаркет и «Глянец».
В этот час в салоне играют главным образом женщины, пользующиеся тем, что дети в школе или в летнем лагере, а мужья на работе. Пенсионеры приходят в основном после полудня. В сумерках автоматы берут приступом офисные работники и борцы сумо.
Юки покупает шоколадно-мятный пончик и возвращается в «Глянец». Дверь скользит, слышны грохочущая музыка, залпы высыпающихся шариков. Говорят, что патинко получила название по шуму, который производят шарики в автоматах. Они стучат в стекло, шуршат в пластиковых канавках, бряцают в гнездах, дребезжат сталью и в конце концов с глухим звуком падают в корзину.
Дверь закрывается.
Тишина.
Юки
