Год без тебя - Нина де Пасс

Пару секунд мы проводим в тишине.

– Ты никому не рассказал…

Гектор поднимает бровь.

– Не рассказал о чем?

– О том, что я вывалила на тебя в день юбилея школы, – глухо отвечаю я.

– Это не мое дело. А ты думала, что расскажу?

– Не знаю, – тихо говорю я. – Думаю, я… ну, кажется, мое первое впечатление о тебе было неверным.

– В каком смысле?

– Я решила, что ты такой же, как и сотня других знакомых мне парней.

– Дай угадаю, каким было твое мнение, – он снова включает свой ужасный американский акцент, – что я тупой задира.

Я невольно улыбаюсь.

– Подумала ведь, да? – Гектор негромко смеется. – Неужели тебя не учили не судить о книге по обложке, Калифорния? Даже когда обложка настолько хороша собой.

Я гримасничаю.

– Боже, Гектор, ты вот-вот все испортишь.

– Ну, этого нам допустить нельзя, – с серьезным видом произносит он, но улыбка его выдает.

Сделав над собой усилие, я перевожу взгляд на пепельно-серые горы, которые высятся вокруг.

– Как ты нашел это место?

– Я здесь уже четыре года, Калифорния, я же говорил. Ну и к тому же я из тех, кто не нуждается в долгом сне.

– Ты часто сюда приходишь?

– Время от времени. Ходят слухи, что скоро поставят новую сигнализацию, и это может осложнить вылазки в будущем, поэтому я выбираюсь сюда, пока могу.

– Почему именно сюда? – Я осматриваюсь: вокруг горы, на другой стороне ущелья – тусклые огни городка. Нас окружает тишина, и у меня возникает чувство, что никого здесь больше нет. Никого, кроме нас.

Он отводит взгляд.

– А тебе хотелось бы оказаться в другом месте?

Существует множество мест, где я предпочла бы оказаться, но ни одно из них почему-то не приходит на ум.

Я чуть-чуть подаюсь вперед, и правая нога соскальзывает с черепицы, засыпанной мокрым снегом. Я резко втягиваю воздух и тихо бормочу ругательство, потрясенная собственной неосторожностью.

– Приходить сюда в одиночку очень опасно – рискуешь свалиться.

– И все же, Кара, – говорит Гектор, – мы с тобой осторожны и бережем себя.

– Да? – Мой голос звучит бесцветно. – Потому что лично мне кажется, что мы просто сидим на краю крыши где-то на отшибе мира. И я ни от чего себя не берегу…

Он упирается в меня взглядом, и я не выдерживаю этого напряжения.

– Сейчас ты бережешь себя вообще от всего.

– Неправда, – возражаю я. Мне хочется сказать, что, сидя здесь, вдали от всего, что мне знакомо, я только в очередной раз вспоминаю, что терять мне больше нечего.

Гектор снова изучает меня своими проницательными зелеными глазами; я размышляю о том, что будет, если я откроюсь ему – откроюсь по-настоящему, – покажу ему, что я есть и что я наделала. Соблазн велик, отрицать не могу, но мне хорошо известно, что соблазны до добра не доводят.

Гектор кладет ладонь мне на колено, и опять я вздрагиваю от этого прикосновения. На сей раз он не убирает руку. И, понизив голос до предела, до самых низких децибел, он говорит – и эхо его слов окружает меня:

– Знаешь, это ощущение с тобой не навсегда – однажды оно пройдет.

Как же мне хочется поверить ему – господи, как же хочется. Но я не могу – чувства, которые я испытываю после смерти Джи, никогда меня не покинут. Оцепенение. Невозможность жить дальше. Невозможность сдвинуться с точки. Ничто никогда не изменится; ничто никогда не наладится.

– Все наладится, – твердо произносит Гектор, и я не могу понять, с чего он это взял.

19

Не могу выбросить из головы тот сон. Он занимает мои мысли весь следующий день. Упрек Джи из сна – это твоя вина – не затихает, и я, стараясь сохранять невозмутимый вид, чувствую, как изнутри разваливаюсь на части.

Чтобы никто не лез ко мне с разговорами, на утренней перемене я выхожу с французским разговорником во двор и притворяюсь, будто учу слова.

Рэн выносит две дымящиеся чашки с чаем и садится на лавочку рядом со мной.

– Я тебя чем-то обидела?

– Нет, – бормочу я. Краем глаза я замечаю, как она быстрым резким жестом придвигает ко мне чашку с чаем.

– Утром ты со мной и словом не обмолвилась, – говорит она; на лице ее написана решимость. – Если что-то не так, я предпочла бы знать, в чем дело.

Я взмахиваю учебником.

– Просто нагрузка большая.

Рэн нетерпеливо фыркает.

– Куда ты ходила ночью? Когда я проснулась, тебя не было в спальне.

– Не спалось, – коротко отвечаю я.

– Могла бы меня разбудить.

Я с раздражением отрываюсь от учебника.

– Ой, Рэн, прекрати, пожалуйста. Я в порядке, ясно?

– Ясно, – огрызается она. – Если не хочешь говорить, я отстану.

Она неловко поднимается с места и не оглядываясь уходит в школу. Мне следовало бы мучиться чувством вины – наверное, часть меня действительно это испытывает. Но в последнее время вина вплетается во все подряд, так что различить ее трудно.

В довершение ко всему за обедом пустовавшее место рядом с Гектором снова занимает Фред. Он является и к ужину и даже присоединяется к нам в оранжерее, когда мы садимся делать домашку. И хотя после того урока физры градус его враждебности ко мне немного снизился, я периодически замечаю на себе его настороженный взгляд, отвечать на который у меня нет сил. Посыл ясен: мы можем сосуществовать, но доверия ко мне пока нет.

Во второй половине дня школа закрывается на выход. Учителя запирают ведущие на улицу двери и на каждом уроке напоминают, что никому никуда выходить нельзя. На пути в оранжерею я чуть не врезаюсь в огромную информационную доску, которая сообщает о неблагоприятных погодных условиях, ставших причиной нашего заключения, но, заняв свое место в библиотеке и выглянув в окно, я понимаю, что слово «неблагоприятные» едва ли подходит для описания снежной бури, которая свирепствует снаружи. Ощущение, будто кто-то заклеил прозрачное стекло белой бумагой: видимость нулевая.

После уроков Гектор отыскивает меня – я сижу на подоконнике в общей комнате и смотрю, как с неба яростно валится снег.

– Что с тобой такое?

– Почему все пристают ко мне с этим вопросом? Все нормально.

Он бросает на меня взгляд, полный скепсиса, и устраивается рядом.

– Вы с Рэн поругались.

– С чего ты взял?

Его брови взмывают вверх.

– Ой, брось, Кара. У нее мерзкое настроение, да и ты двух слов не выдавила за весь день.