Береги косу, Варварушка - Варвара Ильинична Заборцева

Над фотографией курсивом:

Я безумно хочу на Пинегу —

В глушь лесную, хочу туда,

Где река да озера синие,

Где волною играет речная коса.

Под фотографией крупными буквами:

КАНДИДАТ НА ДОЛЖНОСТЬ ГЛАВЫ.

Реки и озера пока совсем не синие. Накрепко белые, хоть и вторая половина весны пошла. А должность главы недавно упразднили. За последние годы поселок уменьшился вдвое, теперь напрямую подчиняется райцентру.

Папа, наверное, так и не узнал этого.

И река мелеет. Правда, последними апрельскими снегами здорово нальется. Точно выйдет из берегов, затопит мосты, и дороги не будет какое-то время. Лишь бы в дома вода не зашла.

Еще несколько дней назад не знали, что делать с грязью у дома, как люди пойдут по ней прощаться. Думали досок во дворе набросать, а снег сам все управил. И морозом схватило двор. И папу. И меня. Все белое-белое, неподвижное. И мы по-прежнему вдвоем. И на этой тишине так хотелось проститься.

Приехала машина.

* * *

Черный каблук ступил на снег.

Из машины вышла высокая статная женщина с яркими красными губами.

– Здравствуйте, вы родственница? Примите, пожалуйста, наши соболезнования. Минут через десять начнем, хорошо?

Я не понимала, что именно мы начнем. Только знала, для меня что-то успело закончиться. Я осталась на том же стуле, но уже готовая начинать.

Появились тети с гвоздиками, мои двоюродные сестры, папины сослуживцы. Бабушке помогала идти ее сестра. Мы сами собой собрались в ряд справа от папы. Сели по порядку – тети, бабушка, я. Остальная родня стояла за нами. Слева от меня остался пустой стул.

Подходили первые люди. Пришел серый кот. Он бегал около гроба, ведер с гвоздиками, а потом просто сел рядом с ними. И сидел до конца. Белый кот остался вдалеке, у дровяника, затерялся в снегу. Мало кто его замечал. И он, кажется, ни на кого не смотрел.

У изголовья гроба стояли двое мужчин с автоматами. Не давали обойти гроб, как положено, как всю жизнь прощались на Пинеге. Люди шли и шли, а мужчины их разворачивали и разворачивали – у них так положено. Порой выходило странное мельтешение. Только начало было одно – соболезновали тетям, бабушке, мне. Подходили к папе. Кто-то пробовал прорваться через мужчин с автоматами, кто-то сразу разворачивался. Некоторые вопреки всему обходили гроб, как приучены – по часовой стрелке.

Около дома ненавязчиво звучала торжественно-патриотическая музыка. У гроба набрались полные ведра цветов. Пришло время прощальной речи.

Женщина на черных каблуках попросила внимания. К тому времени собралось столько людей, сколько давно не было в этом закутке поселка, где соседние дома – брошенные или оживающие летом. Дословно не помню эту речь, но суть ее трудно забыть. Вначале перечислили, где папа родился, вырос, учился. Это узнать нетрудно, вся молодость на виду у людей, не говоря о справках, которые легко навести. Потом были перечислены личные статусы: сын, брат, отец, друг. Потом личные качества. В целом похоже на папу. Потом почему-то перечислили увлечения – рыбалку и охоту. Пускай будет так. До этого момента не хотелось закрыть глаза. А потом закрыла. В остальной речи я перестала узнавать именно моего папу.

Открыла глаза на словах о подвиге, мужестве. Свернули флаг и вручили семье на вечное хранение. Вручили бабушке, она передала мне. Флаг лежал на гробе, а теперь на моих коленях. Его сложили в прозрачную папку. В таких носят документы, а я собираю разное памятное: открытки, билеты из поездок, музеев. Теперь будет папка с флагом. И надписью: «Вечная память герою».

Пытаюсь вспомнить лица людей, которые приходили прощаться.

Точно учителя – кто-то учил папу, кто-то работает с тетей. Точно бабушкины одноклассницы – полвека назад школу окончили, а до сих пор не теряются. Дальняя родня – с некоторыми я никогда не общалась, но примерно понимаю, кем они мне приходятся. Дальняя, но близкая родня – их я просто была рада видеть, даже в такой день. Были те, кто пришел поддержать именно меня, именно бабушку, именно тетю. Тетю издалека многие не узнали, но тоже обнимали.

Приходили и мама с бабушкой. Я не могла на них смотреть. Слишком сильно чувствовала все, что выдавали малейшие движения на их замерших лицах. Я смотрела только на красные розы, которые мама принесла папе.

Она не могла не приехать сегодня.

Было много просто пинежан, в основном пожилых. Так положено – проститься с земляком. И в те минуты, когда один твой земляк лежит среди неживых цветов, а его родные, тоже твои земляки, сидят в черном ряду, это какое-то особое сопроживание, порой даже сочувствие.

Среди пришедших пинежан была и соседка Лилия Генриховна. У них с папой день рождения в один день. Правда, Лилия Генриховна старше папы на сорок восемь лет. Ходит с палкой, но очень бодро. Она сдержанно обняла только бабушку, ненадолго подошла к папе, врезалась в мужчин с оружием и села на свободный стул слева от меня. Лилия Генриховна плохо слышит, не смогла разобрать, почему ее развернули. С искренним негодованием стала спрашивать меня, почему не дали по-человечески проститься. Лилия Генриховна говорит громко, четко, объемно, хотя ростом ниже всех собравшихся.

Ее голос чуть было не прервал течение происходящего, но я смогла в двух словах объяснить, что и как, и не развить из этого разговор. Лилия Генриховна молча осталась рядом со мной. И кажется, прикрыла меня от ветра с реки.

Объявили, что прощание заканчивается. Скоро закроют гроб и пойдем на кладбище.

Идти пешком – это наш выбор. Бабушка поедет в машине с папой. С ней рядом будет ее сестра. А мы всей родней пойдем следом. С нами пинежане, которые захотят и смогут. За нами автобус – для тех, кому будет тяжело.

И сами поедем на нем обратно.

До кладбища три километра. Шли последние минуты у дома. Гроб должны были уже закрыть, и тут бабушка бросилась к нему. Упала к папе на грудь. Навзрыд зарыдала, как не могла все эти дни. Казалось, не расцепить. Тети и сестры бросились отрывать бабушку от папиной груди. А я осталась одна среди снега, пустых стульев и толпы людей на краю двора. В эти минуты я крепко-крепко зажмурила глаза. Из них выходили слезы и тут же замерзали на морозе. Мне казалось, такой водой можно спаять веки. И тогда, наверное, даже надеялась на это.

Вдруг почувствовала чью-то руку на спине. Крепко-крепко меня обхватила маленькая сухая рука Лилии Генриховны.

Так