Мальчик с чёрным петухом - Штефани фор Шульте

Всем зачитали правила состязания. Это было сделано наскоро. Победителем будет считаться тот, кто не заснёт дольше всех. Кто заснёт, тот выбывает из состязания. Во время состязания разрешается есть и пить, разрешается говорить, чем-нибудь заниматься. Участники будут находиться под строгим наблюдением, с них не спустят глаз, а для начала всем пожелали удачи.

В первые двенадцать часов участники ещё присматривались ко всему и друг к другу, знакомились, составляли группы по интересам, рассказывали друг другу о себе. Некоторые просто так слонялись – возможно, не придавали этому состязанию особого значения. Кто-то, возможно, с кем-то поспорил, проиграл, а проигрышем было участие в состязании. С Мартином тоже заговаривали. Каждый старался с высоты своего превосходства дать подростку добрый совет. Ему советовали лучше сдаться сразу.

По истечении первых суток заснули двое, потому что слишком много съели и выпили. Охрана вынесла их из зала, все остальные могли перемещаться из одного помещения в другое.

У Мартина горели глаза, он то и дело их тёр.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивал его петух.

– Всё в порядке, – отвечал Мартин.

– Говори со мной. Ты должен со мной говорить, чтобы не заснуть.

– Тогда они подумают, что я тронулся умом, – сказал Мартин и всё время возвращался мыслями к своему отцу. Теперь он уже знал, что и отец ходил здесь в такой же белой рубахе. Может быть, в этой же самой, что теперь на нём, обшлага рукавов её уже изрядно обтрепались. А на груди заплата на месте разрыва. Возможно, отец за что-то зацепился этой рубахой? Он ведь тоже слонялся по залам, чтобы не заснуть? Присаживался только для того, чтобы что-то съесть или когда чувствовал себя уверенно. Тоже, наверное, разглядывал эти картины и замечал в них дырки, через которые за участниками велось неотступное наблюдение. И тоже чувствовал, как все его мысли начинают вибрировать. Боль, которая стискивает голову обручем.

Через тридцать шесть часов все говорили уже путано. Кое-где ещё смеялись. Все стали кто напуганным, кто пугающим. С грохотом наталкивались на предметы, потому что уже не могли контролировать собственные движения. И опять некоторые заснули. Кто примостив голову к холодной мраморной скамье у окна, а кто и стоя.

Охранники будили их пинками под зад. Много крика было, когда их вышвыривали из замка.

Мартин совершал один круг за другим вдоль стен комнаты. Вскользь проводил пальцами по предметам, пока не выучил наизусть порядок их следования.

Снова переходил в другую комнату. Она была вся увешана картинами. На всех картинах герцогиня с детьми. Со всех сторон на бессонных взирало её насмешливое, суровое лицо, а бессонные пошатывались, что-то лепетали и давали друг другу пощёчины, чтобы не заснуть.

Петух пощипывал и поклёвывал Мартина под рубахой. Мальчика уже стало лихорадить. Он пил много воды и лил её себе на голову, которая так болела и которую так хотелось куда-нибудь прислонить. Тени у него под глазами стали серыми. Охранники пристально наблюдали за ним. Но Мартин держался, однако иногда думал, что лучше было бы ему не выдержать, потому что постепенно его начал терзать страх, какого он не знал раньше.

– Это не твой страх, – сказал петух. – Это страх детей.

Тот ужас, который таился в глубине глаз каждого ребёнка, изображённого на этих картинах. Вот герцогиня с детьми и собакой. Вот герцогиня с детьми на лугу. Герцогиня с детьми за чтением книг, в великолепных одеяниях, за музицированием, на прогулке верхом на лошади. И дети, кажется, одни и те же, но Мартин знал: они всегда другие. Он искал картину, на которой была бы изображена дочка Годели, сравнивал форму глаз и линию губ, но не находил ту девочку, а с какого-то момента уже и не знал больше, чем она отличалась бы от других. И тут он разразился слезами.

– Я забыл, как она выглядит, – всхлипывал он.

Страх детей просачивался из картин тяжёлым свинцом, заполнял всё помещение, и наступил миг, когда Мартин уже не выдержал этого давления, в ужасе вскочил на стул, со стула на стол, а оттуда пытался влезть на стену. При этом его рубашка порвалась по залатанному шву, и треск разрываемой ткани снова привёл Мартина в сознание.

– Вот именно так, – сказал ему петух. – Именно так и сошёл с ума твой отец.

Когда забрезжило утро, один из участников выбросился из окна башни. Другой бился головой о каменную стену до тех пор, пока кровь не залила ему глаза.

– С меня довольно! – победно воскликнул он. И немедленно заснул.

На четвёртый день голова Мартина горела огнём, а сердце стучало с перебоями. Ему было трудно дышать. То, что было в его жизни само собой разумеющимся, теперь превратилось в сложный процесс. Как будто он постоянно должен был помнить и ни на секунду не забывать вбирать в себя воздух и потом снова принудительно выдавливать его из себя. В противном случае он мог бы просто погибнуть от удушья.

– А что, если я в какое-то мгновение забуду об этом? – спросил Мартин.

– Тогда я тебе напомню, – заверил его петух.

Оставшихся участников состязания привели в зеркальный кабинет. Их было уже всего трое. Охранники жалели мальчика. Возможно, кто-то из них и не выдал его, когда при моргании его глаза слипались дольше, чем на один миг. А однажды кто-то из них даже пнул его по ноге. Чтобы он снова очнулся. Мартин страдал уже сильно.

В зеркальном кабинете ему больше никто не мог помочь. Он был наедине со своими отражениями и всеми демонами, которые множились и теснились в зеркальных бесконечностях. Они хотели изгнать его из мутной картины его борющейся души.

– Отстаньте от меня, – говорил Мартин и снова и снова натыкался на них. Убитых на войне, с полуистлевшими телами и выеденными дочиста черепами. Пляшущего Томанса и его увенчанных коронами коз. И красивую натурщицу Глорию с её младенцем, хлопающим в ладоши. Мёртвого мальчика, чьё тело его родители не хотели отпускать от себя. Он видел УлеБродягу, отвратительного мальчика. И он догадался, где та яма, в которой лежат сменяющие друг друга детские тела, что сделались лишними для герцогини. Неужто их было уже так много, что они заполнили собой всю гору, на которой стоит крепость?

Он видел, как среди зеркальных отражений рыщут волки, и слышал, как они перегрызают шеи журавлям.

Видел он там и своего отца в его белой рубахе. Тот махал ему из далёкой ночи. Одиноко и тихо стоя по