Мальчик с чёрным петухом - Штефани фор Шульте

– Второго желания у меня нет, – сказал Мартин. Он очень тихо это сказал. Потому что у него болели уши от звуков, а сердце в груди то и дело спотыкалось, как будто искало выход наружу. Он сам себе казался таким лёгким и дрожащим, как певчая птичка. А ведь совсем недавно, входя сюда, он чувствовал себя рыцарем, стройным героем, мальчиком, который умеет скакать верхом и исцелять. И всё это теперь, кажется, потеряно. Герцогиня его не слушала, и это всё равно что сидеть у себя в деревне и говорить с Хеннингом, Заттлером и Зайделем. Никто никого не слушает, и никто не выполняет обещанного.

Может быть, когда-то герцогиня и позволила одномудругому победителю бессонного состязания высказать желание, а то даже и исполнила его. Говорят, она даже раздавала земельные угодья. То есть, по сути дела, она отбирала эти угодья у одних и передаривала другим, не беспокоиться же ей, как чувствует себя при этом прежний владелец земли, не уничтожен ли он таким её решением. У безземельных больше нет источника доходов, и им нечего есть. А надо кормить детей и старых родителей, которые, бывает, бросаются с крыши сеновала, чтобы больше не быть никому обузой. У бабушки это получилось сразу. А у дедушки нет. Он только сломал себе плечи и ногу и снова стал взбираться, стеная и охая, по лестнице наверх и снова прыгнул, на сей раз головой вниз. И тогда всё получилось. Но что знает об этом герцогиня? Она сидит, кашляя и пыхтя, среди своих певчих птичек, среди похищенных детей.

– Дело ещё не сделано, – говорит петух. Он сказал это Мартину прямо в его раненое сердце. – Не упусти момент, – сказала птица.

«Я больше не могу, – подумал Мартин. – Во мне уже всё старое и изношенное, давно прошедшее и исчерпанное. И вот я здесь и не могу больше вынести ни следующей мысли, ни толчка, ни встречного удара. Она не отдаст мне детей».

– Ещё не время, этот момент не считается, – сказал петух.

Художник давно уже опустил кисть и краски и забыл про них. Чем бы он мог помочь? Он думал: «Боже мой, мальчик, он умирает у меня на глазах».

Между ними носились яркие певчие птицы. Их чириканье проникало Мартину под кожу и обгладывало ему кости. Это их оперенье. А те крики журавлей. Мутный, потускневший в силу возраста глаз герцогини, а ведь он тоже хотел когда-то быть воротами к душе. Но загляните в него, там нет ничего, лишь бледный воск и лихорадочное «я», вплетённое в неостановимый кашель.

И, конечно, Мартин ещё не мог знать того, что узнает позднее. Но он мог видеть и видел – поверх отсутствующего в те времена образования, поверх векового невежества – лихорадку герцогини, обессиливающую её, слышал хрипы в её теле, звучащие из спавшихся, слипшихся и непригодных для дыхания разветвлений её лёгких. Он догадывался о недуге, возникшем от свинцовых белил на её коже. Как они медленно просачивались в её тело. Как она слизывала со своих губ их сухие следы. Вся нижняя часть её тела, должно быть, болела. Она не встаёт с кровати. Ночной горшок уже несколько дней пуст. И этот запах плесени, исходящий от её постели. Чувствует ли она его вообще? Сохранилось ли у неё обоняние? Пыль между перьев птиц. Их помёт. Всё это создаёт болезнь. Её тело воспаляется. Каждый взмах крыльев в этой комнате – это шаг к смерти. И хотя Мартин, может быть, и думал, что он сделал всё, что мог, и отдал всё, что мог, но ему оставалось сделать ещё кое-что. Всего несколько шагов к кровати.

Своего любимого петуха он погладил нежно и медленно, как медленны были его шаги к ложу герцогини.

Любимый друг, думал Мартин.

«А вот теперь пора», – прозвучал в его голове голос петуха.

И вот Мартин уже подле герцогини и сажает петуха этой ведьме, этой тиранической убийце на её больную грудь, и петух начинает свой безумный танец по этой женщине. Крепко вцепился когтями и бьёт крыльями так, что пыль и грязь разлетаются в стороны. Герцогиня визжит и сглатывает эту грязь, пыль её собственной гибели. По-прежнему всё кажется замедленным. Мартин дотянулся до мальчика, то был восьмилетний, но ростом едва ли больше пятилетнего, Мартин посадил его к себе на закорки. Малыш обмочился. Но об этом они позаботятся после.

– Держись крепче, – сказал мальчику Мартин.

И петух тоже держится крепко, вцепившись в грудь герцогини. А художник бросил краски, кисти, складную скамейку и взял на руки девочку. Она настолько оглушена отравой, что с трудом открывает глаза.

Никто их не удерживал, герцогиня же тем временем умирала.

Мартин, художник и дети торопливо шагали по залам и проходам замка. Всё больше слуг попадалось им навстречу. Состояние герцогини повергло замок в трепет. Известие стремительно разлеталось по коридорам, все, все внезапно знали, что случилось, как будто попугайчики об этом рассказали или картины на стенах поведали о произошедшем. Самые первые из слуг уже добежали до ложа госпожи. Хотели оказать помощь или считали, что должны это сделать. Но остановились, как только увидели зловещую картину. Раскрашенное лицо герцогини и жилы, выпирающие у неё на шее. Одежду, растерзанную когтями петуха. Повсюду летали перья из разорванных подушек. И опадали подобно снегопаду.

Мёртвая. Да сдохни же ты наконец, проносилось в голове у той или иной придворной дамы. Разве это не событие? Чтобы она умерла и не оставила наследников? Да, будет о чём рассказать потомкам. О своём присутствии при последнем содрогании герцогини. И о том, что никто не заплакал. И что никто не хотел её хоронить. И посему её окоченелый, грузный труп сбросили в ту самую шахту, в которой из года в год умирали бесчисленные дети. Теперь и она последовала за ними. Пусть её там преследуют и терзают мёртвые.

Мартин и художник выбежали во двор крепости, куда к этому времени устремились и все её жители. Как будто все уже услышали, что кончилась эпоха. Возможно, жителям это почудилось, но дрожь прошла по телу гор, тяжёлый гул, возвещая о крушении и землетрясении. Но не так-то просто их смести с лица земли. Они долго жили с тем, что было, и теперь будут жить с тем, что грядёт. И Мартину придётся смириться с тем, что он ни с кем не сможет проститься, потому что между ним и остальными, будь то рыцарь, жена