Причуды старика - Флойд Делл
Джефферсон Лэндор был адвокатом, в настоящее время весьма преуспевающим. Начал он с гражданских дел, возился со страховыми премиями и жалкими закладными, но с течением времени стал вести крупные дела по сделкам с недвижимостью. Внешность у него была эффектная: высокий, худой, он носил длинные волосы, когда-то каштановые, а теперь рыжеватые с проседью. Он выглядел борцом — борцом за идею. И действительно он был борцом — был им почти всю жизнь. Жаль, размышляла, глядя на него, Сюзэн, что любимые наши идеи не всегда бывают под обстрелом! Всю жизнь он был эгностиком, или, как он говорил, рационалистом. Готов был страдать — и страдал — за свои идеи, и не его вина, что настали другие времена, и рационализм был принят самыми респектабельными людьми!..
— Да, — говорил он, — мне было десять лет, когда я восстал против символа веры моего отца.
И, поощренный вниманием Сюзэн, он рассказывал ей о годах одинокой борьбы за «истину и разум», которую он вел в одной из благочестивых деревушек Запада. Она верила, что он никогда не шел на компромисс и принимал бедность и одиночество, как награду за свою честность. Он был молодым человеком, когда поселился в Сан-Анджело. Сначала он не мог найти здесь друзей а потом… Но он предпочитал говорить о первых годах борьбы.
Конечно настали другие времена. Теперь он не был беден, а если и оставался одиноким, то, по мнению Сюзэн, мир не был в этом повинен. И тем не менее он, казалось, до сих пор был вооружен против всего человечества. Хотя много лет прошло с той поры, как образовалось сильное ядро рационалистов, однако он попрежнему считал себя одиноким борцом за правду… И неудивительно, размышляла Сюзэн, вспоминая, что говорила ей Энн Элизабет о своей матери. Несомненно, на него произвело впечатление то обстоятельство, что жена его осталась равнодушной к его аргументам. Да, нелегко было проглотить эту горькую пилюлю.
Сюзэн много слышала о жене м-ра Лэндора. Она выросла в набожной семье, усердно посещавшей церковь, а красноречивый молодой атеист обратил ее в свою веру, увез от родителей и женился на ней. Тем бы дело и кончилось. Но молодой Джефферсон Лэндор не учел слабости человеческой натуры. Жена вернулась к церкви не потому, что суеверие одержало верх — с этим он сумел бы бороться. Нет, виной всему было одиночество! В то время как в Сен-Анджело рационалистов не было, и свободомыслящие люди не имели возможности дать исход накопившейся энергии и заняться социальной работой, а жена Джефферсона Лэндора лишилась того, что дает церковь, позаботившаяся объединить людей в общины. Быть может, ему нравилось оставаться одиноким, но ей это было не под силу. И к великому его стыду и унынию, она «вернулась в лоно церкви». Она пыталась убедить его, что священник ее прихода — «человек либеральный»: он не верит, что кит проглотил Иону, а мир был сотворен в семь дней. Но Лэндор смотрел на священников, как на заклятых врагов, и никакой разницы между ними не видел. Он допускал, что она — человек свободный, на которого он никаких прав не имеет — может поступать, как ей угодно. Ссориться из-за этого он не станет. Но каково было у него на душе, когда церковный совет собирался в его доме! Случайно это оказались люди более или менее культурные, но он смотрел на них, как на обманщиков, носивших клеймо церкви.
А родная его дочь, Энн Элизабет, втечение нескольких лет посещала воскресную школу. Он не хотел оказывать на нее давления и гордо говорил, что она сама должна сделать выбор между его убеждениями и убеждениями матери. Казалось, он не боялся, что она может совершить ошибку. Нет, суеверия не затронут ее мозга, ибо он позаботился о том, чтобы она еще в детстве научилась мыслить самостоятельно… И Энн Элизабет оправдала его доверие. Тринадцати лет, как сообщила она Сюзэн, она пережила кризис и перестала ходить в церковь. Можно себе представить, как гордился он своей смелой маленькой свободомыслящей дочкой!
Четырнадцати лет Энн Элизабет была одной из учениц Сюзэн. В тот год умерла ее мать, и Сюзэн запомнила, что говорила ей девочка о своих эмоциях, ибо в ту пору возникла дружба между учительницей и ученицей. Энн Элизабет и ее отец как бы отдали дань религиозности матери, присутствуя в церкви на ее похоронах. И даже в те минуты, когда девочка была охвачена горем, не находившим себе исхода в слезах, погребальная церемония произвела на нее впечатление варварского и позорного обряда. Помимо ее воли, слова проповедника давали ей какое-то нелепое облегчение, а надежда на загробную жизнь утоляла боль, и тем не менее она была возмущена и стыдилась того, что участвует в этих фальшивых церемониях. В них она видела насмешку и издевательство над тем, что было в ней здорового и смелого.
Сидя рядом с отцом, она крепко сжимала его руку. Ведь их постигла не только тяжелая утрата, которую оба предпочли бы нести смело, по-язычески; нет, они еще должны были присутствовать при неизбежных лицемерных церемониях…
В те дни она любила отца, восхищалась им и смотрела на него, как на своего учителя. Энн Элизабет знала, что он распахнул перед ней врата, ведущие в необъятное и волшебное царство мысли. Для нее «эволюция» не была мертвым словом в школьных учебниках, нет, — то был факел, освещающий темные пути истории человечества, меч в молодых руках, и, вооруженная этим мечом, она не боялась ни оборотней, ни призраков… Изучение процесса эволюции в области биологии, антропологии и социологии занимало ее до тех пор, пока ей не исполнилось восемнадцать лет, и она не поступила в колледж. И все это время ею руководил отец…
Сюзэн подозревала, что даже в те дни молодая пылкая девушка заставляла отца серьезно задумываться: он понимал, что ее не могут удовлетворить старомодные, скучные собрания рационалистов, добросовестно им посещаемые. Вот тогда-то он и сделал шаг, о котором впоследствии всегда сожалел. Гордый своим свободомыслием, он повел ее на лекцию Эммы Гольдман.
С этого дня дочь стала отдаляться от отца… Анархизмом она увлекалась так же, как увлекалась теорией эволюции. В библиотеке колледжа в Рамоне и в общественной библиотеке Сан-Анджело мало было книг по этому вопросу, и все-таки Энн Элизабет втечение года
