Обед, согревающий душу - Ким Чжи Юн
— «Говорят, сегодня будет холодно. Не забудьте повязать шарф».
Ынсок смущенно улыбнулся. Отправив Чони сообщение, он снова включил голосовую запись на рупоре, и его мягкий голос опять зазвучал из динамика:
— Покупайте яйца. Свежие, вкусные яйца.
Как же ему не хотелось делать эту запись. Он все еще краснел, вспоминая тот день. Это казалось ему унизительным, било по самолюбию. Никто не заставлял его помогать отцу. Но это стало лучшим средством от бессонницы, которая измучила Ынсока. Других занятий для себя он не нашел. Ынсок был настоящим Паваротти. И хотя он не смог окончить программу академического вокала в вузе, благодаря победам в различных конкурсах получил освобождение от военной службы. Настолько многообещающим талантом он обладал. Но после того как у него появились узелки голосовых связок, Ынсок перестал получать спонсорскую стипендию и просто не знал, куда ему податься. Нагрянувшая после оглушительного успеха болезнь, а за ней и бессердечный отказ покровителей иметь с ним дело просто раздавили его. Он не мог спать. Едва Ынсок закрывал глаза, как перед ним тут же возникали сцена и ослепляющие софиты. И открывать глаза, и закрывать их было одинаково мучительно. Но когда он начал вставать до рассвета, загружать в грузовик яйца и развозить заказчикам, такой нелегкий для организма график в конце концов излечил его от бессонницы, и Ынсок стал спать как младенец. Так уже больше года он вставал раньше солнца и сам будил его своей песней.
Но в последнее время Ынсок начал по-настоящему наслаждаться этой работой. Ему стало казаться, что даже болезнь связок ему дали, чтобы однажды он встретил дорогих сердцу людей. И он чувствовал искреннюю благодарность за это.
Тихим утром он открыл дверь «Изумительного ланча», и тут же раздался звон дверного колокольчика. Рыбка дернулась, словно взлетела в лиловое небо. Ынсоку нравилось глядеть на этот колокольчик.
— Мистер Доставщик, вы уже приехали?
Из кухни появилась Кымнам в белом платке с маргаритками. Сегодня ее уши опять украшали маленькие жемчужные сережки. Кымнам не изменяла своему излюбленному стилю.
— Здравствуйте! Вам пять упаковок, верно?
— Ты опять привез все разом? Ишь какой. А когда тут работала Чони, заезжал и по три раза в день, — поддела Ынсока Кымнам.
— А, ну тогда просто…
— Просто что? Тогда ты хотел почаще видеться с Чони, верно?
При одном упоминании этого имени у Ынсока краснели щеки, и Кымнам сразу вспоминала Хынмина, в жизнь которого недавно ворвалась первая любовь: «И чего это все парни Хэхвадона такие застенчивые? Вот бестолковые, совсем жизни не знают!»
— Я занесу яйца внутрь.
Только Ынсок сделал пару шагов в сторону кухни, как Кымнам, преградив дорогу, предупредила:
— Осторожно ставь, не урони штатив.
— Штатив?
Зайдя на кухню, он увидел водруженный возле раковины штатив и удивленно взглянул на Кымнам. Рядом со штативом стояла небольшая лампа, напоминающая те, что используют блогеры, ведущие интернет-трансляции.
— Я тут чуток расставила всякого, кое к чему готовлюсь.
— Кое к чему?
— Ну есть же эти, грэндфлюэнсеры. Одна девяностотрехлетняя дамочка из Японии каждый день снимает влоги. Как ест, как время проводит. И так общается со всем миром. А я что, хуже? Неужели не смогу? Скоро поеду к моей Мунчжон в Нью-Йорк и обязательно сниму влог перед статуей Свободы, а потом загружу его в интернет!
— Да, это достойно восхищения! В вашем возрасте вот так продолжать пробовать новое… Мне стоит поучиться у вас.
— Дак попробуй, поучаствуй в этом, как его… шоу «Мистер Трот» или «Призрачный певец»[97].
Ынсок поставил яйца возле холодильника и печально улыбнулся.
— Кто однажды познал, что такое сцена и микрофон, не должен расставаться с музыкой. Как долго ты собираешься разъезжать со своим громкоговорителем?!
— Паваротти абы где не выступает…
Кымнам с размаху стукнула Ынсока по спине:
— Разве ж я об этом? Да мне твой талант жалко. Я-то, конечно, рада слышать твой чудный голос каждое утро, но для страны-то нашей какова потеря! А? Потеря для страны! Тебя же даже в армию не отправили, настолько хорош ты был. Я права?
Ынсок стыдливо потер заднюю поверхность шеи. Даже простая серая толстовка и джинсы не могли скрыть его привлекательности, и Кымнам не могла глядеть на это без сожаления. Но не только его телосложение было совершенным. Этот добрый, невинный взгляд даже актера Чон Хэина оставлял позади. А правильной формы нос и трогательная улыбка Ынсока могли очаровать любого.
— Ты телевизор-то посмотри. Там за первое место дают триста миллионов. Представляешь? Триста! Ты подумай. Была б я в твоем возрасте, уже сто раз бы поучаствовала. Хотя чего это я? Еще не поздно. Чон Кымнам покажет всем, как надо петь трот! Уж что-что, а песни Сим Субон[98] у меня отлично получаются!
Кымнам поднесла деревянную лопатку для риса ко рту, прочистила горло и исполнила отрывок из песни «Миллион алых роз». Закончив, она довольно поглядела на Ынсока, будто спрашивая: «Ну как?» Но тот уже читал сообщение от Чони, улыбаясь во весь рот. «Вы тоже берегите себя. Надевайте перчатки. Руки будут болеть, если потрескаются от холода».
— Это Чони?
— Да. Что?!
— У тебя все на лице написано. Ха-ха! Возьми-ка. Выпьешь, пока развозишь. Все свеженькое.
Кымнам отлила сикхе из наполненной доверху кастрюли.
Ынсок вышел из магазина с прохладным напитком в одноразовом стакане и забрался в грузовик. Опустив стекло, он заметил Кымнам, которая вышла на улицу. Сама утверждала, что будет меньше улыбаться, чтоб морщины у рта не становились глубже. И сама же теперь провожала его с широченной улыбкой на лице.
— Возвращайтесь, замерзнете. Спасибо за напиток! — воскликнул Ынсок, приподняв стакан и показывая его в окно.
— Осторожнее за рулем. И подумай о моих словах, хорошо? Ну, си ю эгейн! Езжай-езжай. Сдавай назад.
Кымнам стояла перед магазином в своем бежевом фартуке в цветочек и махала ему рукой. Ынсок выехал и, оставив ее позади, двинулся в Сонбукдон.
Обычно он заканчивал все дела уже к обеду. С утра после «Изумительного ланча» он развозил заказы по соседним кафе, затем ехал в Сонбукдон и Пхёнчхандон, а также доставлял голубые яйца элитных кур в отдельные шикарные коттеджи с собственными лифтами.
Просыпаясь в такую рань, сначала он еле выдерживал до обеда, но вскоре привык. Теперь же стоило ему захотеть, и он вполне мог после обеда подрабатывать где-то еще. Но пока он решил не думать об этом. Ынсоку казалось, он ни на что, кроме вокала, больше не годится, а
