Книжная лавка фонарщика - Софи Остин

Эвелин опустила взгляд на дольку яблока у себя в руках. Краешек уже начал темнеть, и она вонзила ноготь в мякоть.

— Я подозреваю, что он тоже на что-то рассчитывает, но пока не понимаю на что.

— Что ж, — сказала Наоми, — раз ужин у тебя будет в «Рояле», то там как раз будет работать Джек. Я могу попросить его вмешаться. Сказать, что в книжном произошла какая-нибудь чрезвычайная ситуация.

Эвелин усмехнулась:

— Например, что Уильям слетел с катушек и расставляет все книги не по алфавиту, а по цвету переплета?

Тогда ее мать пришла бы в ужас сразу по трем причинам: во-первых, ее дочь работает; во-вторых, она делает это с мужчиной; в-третьих, они друг с другом на «ты». Ничего из этого она, разумеется, не стала рассказывать Наоми, ведь тогда ей пришлось бы объяснять, почему она солгала своей матери и почему продолжала ей лгать. Мысль об этом так обжигала, что Эвелин не находила в себе сил ей поделиться.

— Джек что-нибудь да сочинит, — сказала Наоми, откидываясь назад и опираясь на руки. — Ты знаешь, на какие выдумки он горазд, когда нервничает.

— Мне подойдет любой повод, лишь бы оттуда уйти, — засмеялась Эвелин, вдыхая полной грудью речной воздух. Здесь, у самой воды, почти не чувствовался заводской дым с восточной части города: ветер гнал его прочь, перескакивая с одной ленивой волны на другую. — Так что мне принести на пикник? — спросила Эвелин. — Только чтобы это не нужно было готовить, хорошо? Но если вдруг ты питаешь слабость к морковке…

Наоми засмеялась:

— Честно сказать, еда меня не очень-то интересует.

— Только Джек? — спросила Эвелин с блеском в глазах.

— Только беседа, — поправила ее Наоми, смеясь. Она поднялась на ноги и протянула Эвелин руку, чтобы помочь. — Пойдем. Мне пора возвращаться.

Глава 20

Оставшись один, Уильям отыскал листок бумаги, взял перьевую ручку, в которой еще оставались чернила, и начал делать подсчеты. Мистер Мортон — для него дядя Гови — сказал ему, что если он и дальше будет платить им с Эвелин полное жалованье, то в неделю им нужно будет продавать как минимум тридцать книг. Задача почти невыполнимая, учитывая, что рекорд магазина пока составлял всего двадцать три. Да и тот был поставлен за год до его отъезда в Лондон — в год, когда умер Уильям Моррис и все ринулись покупать его роман «Лес за пределами мира», экземпляров которого в «Лавке Мортона» оказалось больше, чем во всех книжных Йорка, вместе взятых. Это был тот редкий случай, когда дядя Гови поставил на какую-то книгу и не прогадал: Уильям был уверен, что внизу до сих пор стоят полные коробки «Любви, или Наживы» Роберта Блэка, не говоря уже о кипах англо-португальских разговорников, фразы из которых — прямо с кучей нелепых ошибок — Уильям в юности заучивал наизусть целое лето. Португальский стал для них с дядей Гови тайным языком, нитью, связывавшей друг с другом долговязого подростка и уставшего от жизни взрослого. Тогда дверной колокольчик еще звенел, на полках было меньше пыли, а дядя проводил все свое время не запершись в комнате, а внизу, в магазине.

При воспоминании об этом на губах Уильяма промелькнула улыбка, а ручка нечаянно поставила кляксу на листе с подсчетами. На этой неделе они выполнили план лишь наполовину. И если дядя Говард заплатит ему только половину жалованья… что ж, этих денег ему едва ли хватит на комнату, а мистер Лейч не очень-то похож на человека, который прощает долги. Зато похож на того, кто с удовольствием даст Уильяму пинка под зад или, чего хуже, переселит его в этот ужасный сырой подвал.

Он поморщился и провел рукой по своим черным волосам, нащупав там спутавшуюся прядь, как вдруг в дверях появилась Эвелин и звонко объявила:

— Ну и жара! С каждым днем все жарче и жарче!

Солнце раскалило ей щеки, налив их румянцем. Сняв шляпку и повесив ее на вешалку, она обнаружила, что ветер растрепал ей прическу, выбив из тугого узла на затылке несколько непослушных завитков.

Она обернулась и, поймав его взгляд, одарила его лучезарной улыбкой.

— Ты бы тоже вышел прогуляться, — сказала она. — Свежий воздух тебе не повредит.

Он покачал головой:

— Ты знаешь, что за все свое время здесь ты не продала ни единой книги, Эвелин?

— Неправда, — возразила она, подходя ближе. — Я только что продала Наоми детектив.

— Ладно. Одну книгу. За сколько недель? Мой дядя не сможет платить тебе полное жалованье, если ты его не заработаешь. Как не будет платить и мне, если мы не будем выполнять план.

Эвелин смутилась, и ее и без того красные щеки стали еще ярче.

— Я знаю, что сейчас продавец из меня никакой, но я буду стараться. Мне просто… нужно больше практики.

Уильям снова перевел взгляд на бумажку:

— Ну, раз тебе так хочется в это верить…

— Знаешь, вообще-то ты мог бы и помочь.

Уголок его губ дернулся. Чтобы признать свое поражение, да еще и просить соперника о помощи, требовалось определенное самомнение и изрядная дерзость, так что ему инстинктивно захотелось сразу ответить ей нет. Но как только он встретился с ней взглядом, все колкости, которые уже вертелись у него на языке, непостижимым образом растворились в воздухе.

— Паре приемчиков ты уж точно мог бы меня научить.

— Нет, — с колотящимся сердцем ответил он, сворачивая бумажку и пряча ее в карман. — Позорься одна, как все нормальные люди.

Улыбка стерлась с ее лица.

— По-моему, обучение неуместно сравнивать с позором, — возразила она.

— Мы с тобой соперники, Эвелин. Ты думаешь, что я стану помогать тебе меня обойти? — Его слова прозвучали чересчур резко — он это слышал, — но все его мысли и чувства перебивал исходящий от ее платья запах сирени, лицо у него горело, ему хотелось, чтобы она куда-нибудь от него отошла, вернулась обратно к двери.

— Я надеялась, что ты хотя бы будешь соревноваться на равных условиях, — сказала она.

— Это ты захотела, чтобы мы вообще с тобой соревновались, — ответил он, поднимая свои темные глаза и ловя ее взгляд. — Я тебе не обещал никаких равных условий.

— Значит, сделай это не ради меня, — настаивала она. — Сделай это ради своего дяди. Его магазину это только пойдет на пользу.

— Как и твой уход.

Он ожидал, что она в ответ огрызнется, как обычно, парирует его фразу каким-нибудь острым словцом, но, к его удивлению, она вдруг притихла — будто, как ему показалось, куда-то перенеслась, исчезла, потерялась где-то далеко-далеко, —