Книжная лавка фонарщика - Софи Остин

— На следующей неделе дела пойдут лучше, — негромко сказала она, не отрывая взгляда от сучка в самом центре дубового стола. — Как только мы откроем на вокзале прилавок.

— Как только я это организую, ты хотела сказать.

Она посмотрела на него:

— Если у тебя нет желания этим заниматься, я могу устроить все сама. Если ты не будешь мне помогать, то это сделает Джерри из газетного киоска.

Уильям сжал в кармане бумажку.

— Я все устрою, — ответил он. — Как и обещал.

— Хорошо, — сказала она. — Что ж, пойду отнесу в подвал книги, которым нужно заменить переплет.

Она скрылась за стеллажами. Уильям вздохнул, потирая двумя пальцами переносицу. Дядя Говард всегда говорил, что у него взрывной характер, и Уильям сам это понимал, но, разгорячившись, он, как тележка на склоне без тормозов, уже не мог остановиться — только наблюдал за собой со стороны. А после, прокручивая в голове эти сцены, он каждый раз пытался поймать эту тележку и каждый раз испытывал молниеносное сокрушительное раскаяние.

Нужно было перед ней извиниться. Все-таки в том, что ей не удается продавать книги, виновата не только она. Да и магазин действительно стал выглядеть куда приятнее благодаря ее предложению протереть пыль, подмести пол и помыть окна. Теперь в нем стало почти как семнадцать лет назад, когда он впервые его увидел. Он стал ярче. Счастливее.

Когда она проходила мимо со стопкой книг в руках, Уильям окликнул ее:

— Эвелин, постой.

Она обернулась. Книг было так много, что она придерживала их подбородком: переплеты у всех отваливались или крошились. Придется дяде Гови покорпеть над ними в свободное время.

— Что? — ее тон был отрывистым, натянутым.

— Я не должен был так с тобой говорить. Я просто… — Просто что? Боялся. Комнаты в подвале. Опуститься еще ниже, чем опустился уже.

Но он не мог ей этого рассказать — не мог рассказать никому. Все вокруг думали, что он живет в том красивом белом доме напротив парка. Верили, что он успешен. Верили в ложь.

— Извини, — сказал он.

Она остановилась, прислонившись плечом к двери подвала.

— И ты меня, — сказала она с едва заметной улыбкой. — На следующей неделе дела пойдут лучше.

— На следующей неделе дела пойдут лучше, — повторил он, наблюдая, как она открывает дверь и исчезает за ржаво-красной занавеской.

В подвале было темно. Каждый шаг по ведущей вниз крутой лестнице требовал максимальной сосредоточенности — иначе и книги, и едва держащаяся на них свечка улетят в темноту. Когда она наконец спустилась и водрузила всю кипу на рабочий стол мистера Мортона, то вдруг замерла.

За ворохом как попало организованных квитанций и чеков лежало еще кое-что. Не книга, но стопка бумаги, сшитая в уголке веревкой. Сначала она решила, что это описные листы, которые искал мистер Мортон, но, поднеся их поближе к свече, она осознала, что это рукопись. На титульном листе было название: «Злоключения Феликса в Лондоне», а под ним имя: «Уильям Альберт Мортон».

Во рту у нее стало сухо, несколько секунд она просто смотрела на стопку, не отрывая взгляда. Это же рукопись его романа! Но, кажется, не вся — наверное, только пара глав. И с чего вдруг она лежит в подвале? Она знала, что следовало положить ее на место, что открывать ее было неправильно, но пальцы уже перевернули страницу, а глаза читали первые строки:

Феликс не знал, что Лондон окажется столь огромен — а еще столь туманен, зловонен и сер. И все же, когда он вышел из вагона, перед его взором открылось будущее, такое же ровное и надежное, как и рельсы, по которым его довез сюда поезд.

Затем она открыла последнюю страницу и заметила, что та была исписана чернилами другого цвета — не синими, а черными, такими, которыми они пользовались в магазине:

Как же хотелось Феликсу переместиться в прошлое, во времена, когда мужчины носили столь толстые доспехи, что за ними можно было скрыть что угодно. Потому что, когда она на него взглянула, он почувствовал, что смотрит она на самую его душу, прямо сквозь кожу, словно бы обнажая его нутро и видя его таким, какой он есть на самом деле.

А какой он на самом деле? Каким бы он ни был, этого было недостаточно.

Никогда не будет достаточно.

— Эвелин? — Громкий голос Уильяма, донесшийся с лестницы, заставил ее вздрогнуть, и она чуть не опрокинула свечу на страницы. — Пришла почта. Можешь подняться? Я отнесу ее Гови.

— Да, — сорвавшимся на писк голосом выкрикнула она, торопливо прикрывая страницы квитанциями, чтобы Уильям не заметил, что она их видела. Чтение его рукописи казалось ей чем-то очень личным, словно она нашла тайное окно в его душу и теперь могла сквозь него подглядывать.

— Эвелин!

— Иду! — крикнула она и поспешила наверх.

Глава 21

В четверть седьмого Эвелин закрыла за собой тяжелую дверь книжного магазина и нежно погладила морду ближайшей гаргульи.

Воздух был вязкий и душный; солнце, несмотря на вечерние часы, нещадно палило. Посетители «Красного льва» большей частью стояли на улице, стараясь поймать на мосту дуновение ветра, а парфюмерный магазин был еще открыт — что бросилось ей в глаза, потому что обычно он закрывался гораздо раньше, чем они.

В этот момент из его дверей грациозно выступила женщина: лица ее не было видно — смеясь, она обернулась, чтобы попрощаться с кем-то внутри. Волнистые локоны ее светлых, практически белых волос выбивались из прически, собранной под причудливой шляпкой со складками кремовой и лиловой тафты, обрамлявшими два шелковых цветка, похожих на георгины. Она повернулась — и Эвелин, с подкатившей тошнотой, поняла, что такую шляпку надела бы только одна женщина во всем Йорке.

Леди Вайолет.

Она поймала взгляд Эвелин словно гончая, напавшая на след лисицы, улыбнулась ей широко и удивленно и, открыв зонтик от солнца, направилась прямо к ней.

— Ну и ну! — сказала она, оглядываясь вокруг. — Кого я вижу! Мисс Ситон! Что же, интересно, вас сюда привело?

Эвелин не могла не осознавать, что, в отличие от элегантной, блистательной леди Вайолет, она выглядела так, как выглядел бы любой после целого дня сидения над пыльными книгами и таскания тяжелых кип. Что там, даже выйти на солнце и вдохнуть свежего речного воздуха она смогла только сейчас. Она не сомневалась: все это ясно читалось в маслянистом отливе ее кожи и в жирном блеске ее волос.