Потерянная эпопея - Алис Зенитер
– Нет,– говорит НВБ,– совсем не сойдет.
Она напоминает, что близнецы росли не в племени и не в джунглях, они не знают всего, что нужно знать, чтобы жить вне квартиры. НВБ отлично видит, каково им у нее в сквоте, как тяжело носить воду, как все валится из рук, когда надо стряпать. Это городские ребята, говорит она. Если они канаки, это еще не значит, что они хоть что-нибудь знают о том, как жили раньше. Когда они приведут их сюда, она останется с ними.
ДоУс в замешательстве всплескивает маленькими ручками. На ее взгляд, несправедливо, что НВБ уйдет из дома, чтобы помогать близнецам. Она чувствует себя виноватой: рассказала им о квартале, где их засекли. Из-за нее они боятся жандармов.
– У меня в Медиполе скоро отпуск,– говорит она.– Я могу присоединиться к вам на той неделе.
Ручей хорошо себя чувствует среди деревьев. У него есть дела в городе, ему понадобится еще несколько бинго, чтобы обеспечить себе прокорм, но он говорит, что тоже скоро приедет. Ему нравится, что группа будет как будто в летнем лагере, это их сплотит.
– Но тогда придется бросить текущие акции,– шепчет ДоУс.
Ручью это проблемой не кажется: другие братья и сестры могут их подхватить. Под статуей, например, уже копают многие.
– Зато Операцию «Сон» придется приостановить.
Эту акцию НВБ ведет с основания группы, таков один из ее тайных проектов, который она не делит ни с кем из новичков. Я распространяю усталость, говорит она, когда ее спрашивают.
– И гольф тоже,– говорит Ручей, повернувшись к ДоУс.
Та видит яростный взгляд НВБ. Это ее вина, она знает. Несколько недель назад ДоУс занималась в Медиполе с богатой пациенткой, одной из тех женщин, что живут в частном квартале Тина, рядом с полем для гольфа,– на эту часть Нумеа группа никогда не распространяла своих акций. Она подумала, что будет только справедливо привнести туда эмпатию насилия. Не идея новой акции, просто повторение на новой территории уже известного образа действий. Она стащила электронный бейдж женщины, несколько ночей пробиралась в квартал на разведку, искала, что было бы эффективнее. Исцарапалась о колючие кусты, вывихнула ногу, спрыгнув с высокой стены. Селестен заметил ее легкую хромоту однажды вечером, когда она зашла к НВБ. Он спросил, не волдыри ли она натерла, топчась в больнице, и ДоУс не смогла совладать с гордостью. Это ее вина, надо было быть скромнее и молчать. Но в этот вечер она рассказала ему про богатый квартал, он рассказал сестре, ну и ето уот, им всего шестнадцать, а они захотели обскакать взрослых. Проблема с богатыми кварталами в том, что они охраняются лучше других. И теперь надо спрятать близнецов подальше от Нумеа.
Декабрь
Шенонсо, полидарм жандалицейский, с тем же серьезным лицом снова в лицее, и опять в сопровождении директора. На этот раз его большие пальцы засунуты за ремень. Тасс видела этот жест только в кино. Она спрашивает себя, обдумал ли он свой жест (А ну-ка глянем, что за хрень, заложив руки за ремень) или делает это, не задумываясь.
– Их здесь нет,– говорит она суше, чем собиралась, когда он вырастает перед ней.
В горле вдруг острое чувство вины, неприятно-кислое, как будто Селестен и Пенелопа – ее личная утрата. Ее ученики отсутствуют уже несколько недель, и она ничего не сделала, потому что делать было нечего. Через несколько дней она спросила коллег, а ей сказали: может быть, заболели или проблема в семье. У Лори не было никакой информации, у Уильяма тоже. Она перестала задавать вопросы. Ей не хочется, чтобы Шенонсо ей об этом напоминал. Во-первых, она всего лишь преподаватель на замене. Если есть здесь авторитет, то это месье Эмманюэль. Он с Шенонсо, значит, наверняка уже успел сказать ему все, что считал нужным. Вряд ли он упомянул о беременности Пенелопы, потому что никогда ее не замечал, да Тасс и сама не уверена. И потом, даже если так – кому ж охота рассказывать про интимную жизнь девчонки жандарму? Или полицейским. Тасс корчит гримаску, давая понять, что ничем не может ему помочь. Тот шмыгает носом со слегка презрительным видом.
– Я хотел бы поговорить с их одноклассниками. Нам сообщили о серии… нарушений общественного порядка в большом Нумеа. В одном случае женщина говорила о близнецах.
– У вас есть мандат?
Шенонсо вздыхает. Нет, у него нет мандата. На кой ему мандат? Как утомительно жить с людьми, которые насмотрелись телесериалов. Он, наверно, не сознает, что его пальцы засунуты за ремень. Как и того, что использует выражения типа «без отца, без конца» или «дверь, открытая всем окнам», и ни одно из них не его.
– Двое ваших учеников в бегах, они, вероятно, правонарушители, их одноклассники могут быть сообщниками. Вас это не пугает?
– Нет,– говорит Тасс.
– Понятно. Вы ничего не боитесь.
– Боюсь,– отвечает Тасс искренне.– Красногрудого бюльбюля.
Месье Эмманюэль бросает на нее ошеломленный взгляд. Шенонсо смеется, смех разбивает серьезную маску, и он кажется Тасс почти любезным.
– Это поглощающий вид,– продолжает Тасс, пряча глаза от директора.– Вы, может быть, видели афиши? Поселяясь в саду, он изгоняет другие виды и многие уже истребил.
– Мадам Арески.
– Как монарх Таити.
– Этот господин здесь не для того, чтобы…
– И растения тоже.
– …говорить о птицах.
– Простите. Он разводит тут растение, которое убивает другие растения.
– Ни о растениях, мадам Арески.
Не иначе, как месье Эмманюэль с радостью сейчас заставил бы ее съесть мел, но, зайдя на свою страницу в фейсбуке[34] несколько часов спустя, она находит приглашение от Шенонсо, который хочет добавить ее в друзья. Она не отвечает.
Дней через десять лицей закроется на летние каникулы, месяцы духоты или огня, смотря кому посвящен год, Эль-Ниньо или Ла-Нинья. В прошлые годы это позволяло Тасс прилететь к Томасу и поморозиться на французском холоде. Но не в этот раз. Она не знает, что будет делать в свое первое за долгое время каледонское лето. Она ничего не планировала, разве что отправиться на пляж на один из островков, вот как прямо сейчас, чтобы забыть жару, которая уже отливает металлом.
Лицей закроется, и отсутствие Селестена и Пенелопы станет нормой. Они будут вправе находиться, где
