Термитник 2 – роман в штрихах - Лидия Николаевна Григорьева
В этом фильме, да, русский тренер по горным лыжам Виктор бросил своего подопечного, молодого французского скейбордиста Сержа, получившего в горах травму, и улетел, по сценарию, в Москву. А там его встретили прямо у трапа самолёта и увезли на Лубянку, чтобы сделать из него агента влияния в спортивном мире загнивающего Запада. Ну и прочая мутотень, пришедшая в голову молодому, но уже модному сценаристу Гуськову из Монреаля. Никаких советских реалий этот Гуськов не знал и не мог знать, потому что родители вывезли его в начале 90-х в Канаду ещё младенцем. А вот поди ж ты, какой компот из сухофруктов затеял сварить этот хлыщ на его, Королькова, деньги!
Ну что ж, Виктор, может, и бросил Серёжу одного в горах, но чем там дело кончилось, банкир Корольков так и не узнал. Распутывать сценарную историю ему стало недосуг, потому что пришлось бросить распутную не то Сильвию, не то Оксану, накрытую с поличным, и перекрыть поток финансов. Фильм умер, так и не родившись. Да и пустяковая это была затея. Не про то написал этот гусь недожаренный! Была ведь молодость и у бывшего студента МИФИ Королькова. Но не хотел бы он даже самому себе напоминать, как когда-то «продался ответственным работникам» и стал стучать на товарищей своих. Было дело. Да сплыло. Потому и выплыл он потом в большой мир. Уж лучше вспомнить про сплав по горным алтайским рекам. Про то, как лодка на перекате перевернулась, как отогревались потом, прижимаясь голыми телами друг к дружке, чтоб не застудиться. И без всяких там этих ваших… Вот про что кино надо снимать! И в том фильме ни для какой Оксаны роли бы не нашлось. Одни молодые, спортивного склада мужчины, ночёвки в палатках, гречка опять же с тушёнкой, рыбалка, костры. И настоящая мужская – та ещё – дружба.
92. Амстердам
Вода хлынула в наш полуподвал так быстро, что я ничего не почувствовал. Потому что крепко спал. Ну, и всплыл уже на том свете. Не сразу понял, почему они все так орут. Что за шум, грохот и гвалт над моей головой. А-а-а… это помпа воду откачивает, и рабочие орут. «Вот тут, – кричат, – ещё один жмурик плавает!»
Даже интересно стало: с чего бы это я так зажмурился. И чувствую, тащат меня через разбитое стекло входной двери. Всегда знал, что дверь хлипкая, и стекло в ней дребезжало, когда кто-то входил. И смутно так, как сквозь тонкую ткань намокшую, налипшую на лицо, и сквозь зажмуренные веки, увидел вдруг испуганное, искажённое ужасом лицо Алины. Откуда она тут? Она же ушла от меня в полночь, разъярённая, как голодная львица. Не утолил я её голод, не смог. Надоело, скучно стало. Облом вышел. Спать захотел после косяка. А нечего ей было меня в кофешоп тащить, накурились там, как молодые. А ведь нет, уже не те годы, когда после этой дури полночи хохочешь, а полночи делаешь с партнёршей всё, что захочешь. Не-ет, силы уже не те… Обиделась, дура. Может, и стекло вылетело, когда дверью грохнула, уходя. Недалеко ей идти-то было. Дом высоченный, монстр бетонный в двух кварталах был. Красотка из высотки! Так я её называл. Дошла до дома, значит. Успела, видимо, подняться на свой десятый этаж до того, как тайфун город накрыл, и свет везде вырубился. А кому не повезло, те в лифтах до утра зависли. Утром под её окнами в каналах уже утопленников баграми вылавливали, которых потоки воды снесли, иных и с машинами вместе. А меня в полуподвальном, но зато центровом жилище, в старинном доме рядом с каналами, быстро затопило, скорее всего. И чего она теперь орёт, убивается. Радовалась бы, что не смог, что разозлилась, ушла. Зря только так дверью хлопнула, что стекло в двери треснуло, и вода меня сквозь эту дыру, видимо, сразу накрыла. Так и не понял ничего. Ну, да ладно. Не одного меня этой ночью потоки бурлящие смыли словно бы в гигантский унитаз небытия. А эти спасатели опять орут, нашли ещё кого-то… целая семья с ребёнком… Их послушать, так утонул весь Амстердам. Но Алина же, вот она, рассветная, бледная… бедная. Может, даже любила меня. Как я теперь это узнаю, если сам дурак и жертва стихийного бедствия. Вот уже и в мешок чёрный затолкали меня. Всё тише голоса, всё тише. А вот уже ничего и не видно. Хорошо, что ты в высотке живёшь, что ты ушла в эту ночь от меня, Алина.
93. Старый ствол
Посмотришь на замшелую старую розу, выпустившую по осени новые ростки, и жить захочется. Подумал и забыл. Отнёс в подсобку инструменты и засобирался домой.
Он никогда много не платил проституткам, если видел, что они получают удовольствие. Пусть радуются, что взлетели на волнах органической химии и гормональной разрядки. Зато часто давал вдвое, а то и тройную цену тем из них, кто делал свою работу с явным усилием, едва скрывая рабочую усталость и отвращение к немолодому, вяловатому, во всех смыслах, клиенту. За старание и труд. Это уже профессия. Не хочешь, а на работу идёшь, думал он, починяя очередной кондиционер или обогреватель в доме богатых престарелых голландцев. Домой возвращался на велосипеде, и путь его пролегал, как нарочно, через Красный квартал. Иногда он выбирал на витрине наиболее неаппетитную обрюзгшую жрицу любви, и оставлял ей все свои чаевые за месяц, а то и за два. Он был мастером на все руки, и богатые старички и старушки не жалели для него наличных, чтобы заполучить для починки любимого гаджета или электроприбора, которые почему-то часто слетали у них со своих электрических катушек. Словно мозги ехали не только у этой заплесневелой клиентуры, но и приборы, купленные недавно на деньги состоятельной родни, тоже преждевременно состарились и были подвержены деменции. Вот эти денежные излишки он и тратил по пути домой, где ни жена, ни дети не подозревали в нём постоянного
