Термитник 2 – роман в штрихах - Лидия Николаевна Григорьева
А роза эта старая не зря вчера зацепила его за рукав у входа в дом, словно окликнула. Посмотри, мол, не всё ещё потеряно, Матиас. Выброси мусор из головы, и ствол твой может быть ещё ростки новые выбросит, жизнью наполнится, возродится. Чего не бывает на этом свете, пока ты живой…
94. Избранники
«Мужчина не в состоянии отличить в саду сорняк от полезного растения! Как какой мужчина? Самый простой. „Вечный муж!“ – с досадой сказала Алевтина». И продолжила:
«Да, ты права. Не люблю мужчин с детства. Всегда ревновала их к матери. Ещё и потому, что наши сказки учат нас уму с самого младенчества. Понимала, если мать умрёт, сиротой стану. Отец, если что, женится и мачеху злую в дом приведёт. А если отец умрёт… ну, не знаю… вряд ли мать позволит себе в дом отчима привести. Вдовца, например, богатого, с двумя детьми, чтоб еду им готовила, стирала да гладила. Нет, на это она не пойдёт. Некогда. Врач она участковый в частном секторе. Там даже трамвая нет. Пока она со своим тяжёлым саквояжем медицинским натопается по грязи да под дождём, ей уже не до стирки чужих портков будет, как ни крути. А я ведь уже с пятого класса школы и печку могу затопить, и воды из колонки наносить, и картошки на сале нажарить, пока она с работы придёт и две тяжеленных трехлитровых банки с молдавским томатным и яблочным соком в руках донесет, чтоб у доченьки её витамины были. На других детей её уже не хватит. Поэтому, когда отца в больницу увезли прямо с завода: форсунка горячая отлетела, неисправная, прямо в висок попала, я плакала, конечно, но понимала, что одна не осталась, раз мама моя, молодая и красивая, жива. И потом вцепилась в неё мёртвой хваткой. Встречала её вечерами с работы. В выходные дни мы с ней в городской парк ходили на концерты. Или в кинотеатр. Или в кафе-мороженое. Главное, чтобы она всегда была со мной, на глазах, так сказать. Чтобы даже духу мужского рядом не было. Как-то так… А потом… А что потом… увели меня от неё, оторвали насильно, заморочили голову первой любовью. А ей ещё и сорока при этом не было. Вот тогда и появился этот “вечный муж”. Я словно бы расколдовала её, разрешила мужчинам к ней приблизиться. Сейчас этот новый, третий уже, лет на двенадцать её младше. И пусть не отличает иван-чай от лебеды, лишь бы с мамой моей не было беды. Поживут ещё, Бог даст. Правда, там жена его брошеная приходила, уже два раза окна била и ворота чем-то мазала. Наверное, им дом продать придётся. Маму в область зовут в новую больницу. Она пока под моей детской опекой, под охраной моей жила, до заведующей детского отделения в посёлке нашем дослужилась. Не тратила время на уход за мужским этим племенем. А я и дома, и в школе, как вспомню, всё успевала. Лишь бы мы вдвоём жили, без всяких этих, которым штаны стирать надо и рубашки гладить.
А этот её нынешний, ты не поверишь: бывший моряк! Отставник! Чистюля! Сам себе всё стирает и гладит. Не подпускает её к этому. Недавно сказал мне: «Мама у тебя такая красивая. Как жаль, что ты на неё совсем не похожа!» Я чуть не подавилась от радости: ведь это и есть любовь, когда все люди вокруг кажутся не такими красивыми, как твой или твоя – избранники! Так-то вот, подруга. Отдала я маму в хорошие руки. И уехала учиться. А замуж не хочу, нет. Не люблю стирать и гладить. Хотя… если будет такой, что сам в стирку или химчистку готов отнести своё барахло, и чтобы все, кроме него, казались мне уродами, то мы на него ещё посмотрим…»
95. Реквием
Вся его вина была в том, что он так и не стал знаменит. Она его опередила. Когда немцы заказали им эту кантату, сто пятую уж, наверно, по количеству написанного другими композиторами на эту тему: «Реквием» Ахматовой – он внезапно заболел скарлатиной. Детская эта болезнь очень опасна для взрослых. И он чуть не умер тогда. А когда пришёл в себя, его жену уже знали в Европе, а его нет. Так потом и повелось. На неё посыпались заказы, он помогал ей делать аранжировки для струнных квартетов, оркестровки для небольших, новомодного формата, симфоний. Ездил с ней на музыкальные фестивали и премьеры, куда приглашали её и только её, с безымянным супругом. У него ведь и фамилия была другая, и музыка иная, более яркая и дерзкая, но никем ещё не услышанная, никем не замеченная и не отмеченная ни дипломами фестивалей, ни другими наградами. А значит, этой музыки словно бы и не было никогда.
Жить они стали исключительно на её гонорары и щедрые гранты от европейских музыкальных фондов.
Он и не заметил, как постепенно перестал быть собой, а окончательно превратился в мужа «такой-то». Поначалу он словно не тяготился этим. Писал легко и много. Музыка просто валом валила из него, как пар изо рта в лютую морозную ночь. Да, именно так. Серебряный пар и голубой дымок стоял над ним, когда он начинал мыслить музыкальными фразами, вписывая туда катрены собственного сочинения сразу на трёх языках: русском, английском и немецком. Он был или, может быть, стал, сам того не заметив, поэтом, сочинившим новый «Реквием» – многоярусный и многоязыкий. Без всяких классических, набивших оскомину литературных подпорок.
Очнулся он, когда подросшие дети, словно бы с учётом его очевидной неуспешности, взяли фамилию матери. И решил показать свою музыку людям. Он скачал из инета программу «сам себе хор», изобретение его близкого друга, регента церковного хора из Лондона. И записал свой «Реквием» в электронном варианте, с виртуальным оркестром. И сам исполнил все музыкальные и хоровые партии. Словно по наитию, вполне грамотно свел всё это воедино. Сам удивился результату. А когда дошёл до «Глории», понял, что болен, что у него уже третий день симптомы ковида. Уже в
