Системные требования, или Песня невинности, она же – опыта - Катерина Гашева
Один-то есть. Это с первого раза мало кому нравится. Многим девочкам и ни с второго, ни с третьего. Очень потом, вот просто очень. А здесь этого «потом» осталось с гулькин хрен и даже меньше. И что ей сказать?
– Давай через парк срежем? – сказал Скворцов и закурил, чтобы скрыть смущение.
Дома – формат «на вписке» был Скворцову давно не по чину и возрасту, а настоящего своего дома он так и не обрел, не сложилось как-то – он тут же вытащил Сашку на свежий воздух поболтать. В том, что уши Маруси могли мгновенно материализоваться в любом, самом неожиданном месте, Скворцов имел уже сомнительное удовольствие убедиться. И теперь, прежде чем заговорить, тщательно огляделся.
Сашка наблюдал скептически.
– Расслабься, все равно не поможет. – Он прищурился на закат. – А погодка-то хороша, люблю такую. И на Сибирь похоже. Бывал? – (Скворцов неопределенно пожал плечами. Сообщать подробности, как, где и зачем он бывал, смысла не имело.) – Я ведь, если что, по первому неоконченному – ихтиолог. В Листвянке на практике были, вот точно такая погода стояла. Весной, правда.
– Ихтиолог? Мне казалось, что люди – совсем другая рыба.
– Ну… я раньше с людьми не очень, а потом вдруг получаться стало. Само.
– А ушел чего?
– Уставать начал. Умирал от усталости. Супервизия… Знаешь, что такое супервизия?.. Не помогала. Бухать, курить пробовал – тоже. Спать не мог. Снилась работа, снилось – случаи разбираю.
Скворцову было знакомо и слово, и ощущение. В очередной раз вспомнилась дурка. Там было хорошо, особенно когда перевели в «неврозы» на свободный режим.
– Расскажи мне лучше, что там у вас с Марусей за беседа состоялась на тему сексуального воздержания.
– Вон оно что, нажаловалась уже? – Сашка хохотнул. – А если серьезно, дурацкая ситуация. Раз она тут, я все равно ответственность за нее несу. Остановить не остановлю, но и в койку благословить… Ты поставь себя на мое место. Она ж несмышленая. А этот хмырь…
– Какой хмырь?
– Студент. Типа любовь у них.
Скворцов понимал Сашку. И ее. И хмыря он, наверное, тоже понимал, во всяком случае мог себе представить. А еще он отчетливо понимал, что решать проблему придется.
Хмырь, кстати, оказался не хмырем, а самым обычным подростком, первокурсником наверное. Сейчас эти Ромео и Джульетта местного разлива висели на поручне автобуса и о чем-то болтали. Маруся была одета в мешковатую, явно с чужого плеча, куртку «вероятного противника» с большими кожаными заплатками на локтях.
Скворцова она посвятила в свои планы сразу после его разговора с Сашкой. А именно: через три дня она справляет день рождения (все уже в курсе!), а потом Лис обещал что-нибудь придумать с местом.
С местом в итоге придумал Скворцов и теперь сомневался. Вспомнилась история из собственной советской юности, когда вопрос «где?» стоял куда острее. Его тогдашняя подруга по случаю раздобыла ключи от дачи, и они поехали. Февраль. Минус двадцать. Дом промерз так, что только к утру начала таять смерзшаяся в сплошную льдину вода в ведре, хотя топили не переставая. Правда, дом там был раза в четыре больше. И печь дрянная.
Маруся дышала на стекло, чертила пальцем по запотевшему и тут же стирала камуфляжным рукавом. За окном автобуса мелькал лес, а впереди ждала прогулка по распутице и расконсервация приятелева домика. Хорошо, что осенью удалось запастись березовыми дровами. Плохо, что в садах совершенно негде перекантоваться, пока Маруся будет постигать радости земные. Разве что подломить соседнюю дачу.
Н-да… ситуация идиотская.
А день рождения был похож на все такие дни рождения. Разномастный алкоголь, простенькие закуски, посуда с миру по нитке. Двадцать лет назад на вписке, в пяти, что ли, кварталах отсюда, было точно так же, только повод попроще. Никто не умирал и даже не собирался. Подарков было поменьше, колбаса поплоше, а так – один в один. Так и надо, чтобы не думать, забыть и несколько часов не вспоминать.
Минут через двадцать после первого тоста Маруся привела обещанного хмыря, который представился Лисом, уточнив, что это фамилия. Лису было налито и предложено. Он поднял стакан, рассыпался в комплиментах имениннице и напоследок поинтересовался, какую дату отмечаем. Сколько, в смысле, лет?
– Не важно, – серьезно ответила Маруся, жуя бутерброд, – я умру скоро. Так что мой возраст – тайна.
«Покрытая мраком», – вспомнилась Скворцову одна давняя скабрезная история. Рассказывать ее Марусе – упаси бог.
А веселье катилось дальше. Скворцов старался не отсвечивать. Пил и закусывал. Мимоходом подтвердил Марусе, что обещание в силе. Задумался над вопросом Лиса: «А кто вы ей?»
– Он мой папочка, – заявила Маруся с набоковской интонацией, чмокнула Скворцова в щеку и хихикнула.
– Друг семьи, – сформулировал Скворцов.
За окном автобуса потянулись серые заводские заборы. Следующая – конечная. Символично, однако.
Они вылезли в снег с дождем. Скворцов оглянулся на Марусю: может, передумает… Нет, смотрит решительно, этого своего за руку держит. Скворцов плюнул и пошел вперед показывать дорогу. У столба «136» в спину им завыла собака. Та самая, наверное, собака. Здесь, вдалеке от родных гор, ей было грустно и холодно.
Маруся повернулась к Лису и уперлась ему кулачками в грудь:
– Надеюсь, ты не маньяк, а то у меня времени мало, жаль, если потеряю.
– Время?
– Да, мое время… – (Пауза упала промокшим пластом снега.) – Или лучше, чтобы маньяк?
Спрашивала она, судя по интонации, себя.
Собака завыла снова. Лис и Маруся синхронно вздрогнули.
– Ничего, – успокоил Скворцов, – одна она, бедолага. Вот по осени тут целая стая кормилась, а сейчас голодно.
Он посмотрел вдоль линии мичуринских садов. Нигде ни огонька. Над лесом сгущались сумерки.
В домике с осени оставалось с десяток поленьев, ведро березового угля и наколотая лучина. Огонь занялся быстро, блики побежали по стенам и занавескам. Лис и Маруся сидели на кровати, как нахохленные воробьи, укутавшись одним спальником. От железного бока печки пошло тепло. Скворцов закрыл дверцу, с кряхтением разогнулся.
– А пойду-ка я, друзья мои, на воздух. – Он вынул и поставил на стол бутылку шампанского и быстро вышел.
Снег пошел гуще, но по-прежнему не покрывал запустенье. Казалось, он проваливается в черную землю. Скворцов вынул сигарету, подумал и не стал закуривать, просто убрел в дальний конец участка, прислонился к серым
