Поплавок из осокоря - Иван Владимирович Пырков
Ну да, рыбы, а нам что с того? А то! Заходит по мосткам на дебаркадер Серега, все в том же, несмотря на жару, зимнем – на все сезоны, видимо, годном – обмундировании, сумку в руках держит брезентовую. Не иначе, срисовал он издали, сверху дамбы, сейнерок, и сумку не случайно прихватил. С умыслом. И теперь с ленцой, невпопад, но очень-очень убедительно говорит шкиперам – по воде далеко звуки слыхать:
– Эй, слышь! Борода с малы́м. Хорошие. Борода – человек. Ну хотя б там кошке. Возьму, что ль?
И, не дожидаясь разрешения (да и кто ему откажет?), захватывает из ящика и перекладывает в сумку огромного скользкого линя, полыхнувшего в его руках золотом, несколько широченных лещей и добрых судаков.
– Во, – подходит к нам с Батькой Серега, – кошке.
(Какое там кошке – тут на целую охоту волжских даров!)
Батька отказывается сначала – «ну куда столько?». А потом смиряется. И спрашивает у Сереги, глядя на его нелетнюю одежду:
– Не жарко? Может, водички прохладной из термоса? С лимончиком?
– Не, – выдыхает Серега. – Не жара – оттепель. Летом оттепель задолбала. Зима бы… Лимончик – хорошо. Давай!
Как это – летом оттепель? И почему нужно ждать зиму? И кто еще такое мог сказать? Только Серега, пожалуй! Такие вот они, волжские натуры, – со своей железной логикой. Щедрые, широкие, бездонные. Отчаянные. И совершенно непостижимые.
* * *
…Нет и нет Сереги, нет и нет. Вот и два часа прошло, и три. И уж домой по-хорошему пора бы…
– Гляди, – показывает отец в сторону Коровьего острова. Он всегда замечает все первым. – Во-о-он тащится, Серегина походка, не спутаешь. И сани…
И правда, через минут десяток с хвостиком подходит он к нам, тяжело отдувается, шаркает «химдымом», затягивается своим негасимым бычком, рассказывает:
– Борода, устал… Чего окуня́, перестали? У меня тож не ахти. На одной пусто. На, к чертям, второй срезало. Три остальных. Хорошо. Сработали. Вот. Уха.
И вынимает из вместительного своего ведра здоровенного, длинного, сворачивающегося кольцами налима.
Уха и вправду будет теперь славной. Кто-то из «других» рыболовов с «правильными» подсечками интересуется:
– А нам на уху не подбросишь? Мы тоже ершиков тебе потом давать будем.
Серега даже не удостаивает ответом подобную наглость. И морщится – наверное, от нестерпимо-дилетантского слова «ершиков».
Но просящие настаивают:
– Мы заплатим. Сколько?
Тут друг наш не выдерживает и оборачивается. И ничего снова не говорит. Зато усмехается:
– И-э-э-х!
Переводить, думаю, не нужно.
* * *
…Знаете, совсем недавно я вновь увидал Серегу. На зимней рыбалке, конечно. Решил по старой памяти навестить дамбу. Денек выдался снежный. Сижу окуньков подергиваю. На камышиную подсечку с кабаньей щетиной. Проводка, проводка – щелчок!
Кто-то, слышу, окликает:
– Эй! Мало́й, ты?
– Я, – отвечаю. – Конечно, я.
Из снега появляется Серега. Он почти не изменился. Только уголки потрескавшихся от солнца и ветра губ теперь были опущены вниз. Видя, что я один, Серега спросил коротко:
– Когда?
Я ответил. И тоже спросил его «когда», видя, что он один. И он тоже ответил.
Мы посидели – он на своих, ровно тех же самых, санках, я – на ведре. Помолчали. Перекинулись еще парой слов. Все таких же обрывистых и бессмысленных для непосвященных. И он, взяв у меня ершиков да окуньков для наживки, потихонечку, гораздо медленнее, чем когда-то, но все с тем же внутренним достоинством пошел к Коровьему острову, через Гнилуху, проверять дурилки. И нескоро исчез за снежным навесом…
Славка Спасатель
У Сереги был друг – Славка. Только его так никто не звал. Кликали по-другому – Спасатель. Кто ж не знал в свое время Славку Спасателя? Куртка синяя, с оранжевой полосой на спине, ушанка бесподобная – одно ухо опущено, другое приподнято. Лицо смеющееся. Голос зычный. И всегда хохочет как-то с вызовом, коротко выдыхая: «Хах!»
– Аля-улю! – улюкает-свистит он на все лады. – Гык-гык-гык! – многозначительно гыкает.
«На Волге живем, на Волге и останемся!» – любимое его присловье.
Серега идет собранно, сдержанно, будто говоря: «Лед, он почтение любит». Славка шагает размашисто, разболтанно, насвистывает, руками машет – весь он как на шарнирах, вся фигура его словно бы и впрямь вызов Волге бросает: какая там майна открылась? какая еще напасть случилась? кто там под лед ухнул? все смогу, везде пройду, всем подсоблю!
И правда ведь Славка Спасатель из ледяной волжской воды вытащил бедолаг множество. Я сам видел.
Раннее утро. Конец марта. Последний лед. Дамба. Волга. Ландшафт все тот же – слева мост, справа дебаркадер, впереди, в километре от берега, Коровий остров.
Лед, цепко схваченный ночным морозцем, звенит и пружинит. Одно удовольствие ступать на него. В старых лунках дрожат тонкие стеклышки. Звонкое время, веселое. И жаворонки не отстают – заливаются. И рыбаки перешучиваются:
– О, как вчерашняя лунка схватилась – да тут «нива» пройдет!
– Ловим до завтра, а завтра на этой прям льдине – в Астрахань.
– Эй, ты плавки-то не забыл? А то сегодня купаться будем!
– Слышь, русалкам там привет передавай. И для нас парочку присмотри. Да похвостастее только!
Ну и все в таком духе. Шутки шутками, впрочем, а осторожность осторожностью. Тут главное не увлечься, не позабыть, что подкованный ночным звонким морозцем весенний ледок держит хорошо только утром. Но как только солнышко – по-рыбацки «шарик» – поднимается повыше, нужно рвать когти к самому берегу, чтоб не попасть в коварную ледяную ловушку. «Нормальные» люди радуются солнечному свету. Особенно в марте, после долгой зимы. «Солнышко!» – восклицают они добродушно. А рыбаки-подледники недовольно ворчат: «Вон, шарик вылупился, рыбалке нашей кабзда!»
А все ж как радостно застать такое утро! Открываешь вчерашнюю луночку пешенкой, опускаешь мормышечку, ждешь, когда «щелкнет» хороший окунек или мягко поднимет кивок деликатная сорожка…
Часам к десяти, когда мы уж отступили с глубины под самую дамбу, на мелководье, спускается на лед мужичок: в пальтишке, с коробом плетеным таким за плечами, без пешни, без удочек. Спускается – и к Коровьему идти намыливается.
– Куда? – кричат ему рыболовы. – Гнилуху не пройти, черная совсем стала, завтра-послезавтра вскроется!
– Ладно, ладно… – машет он рукой. – Я легонький, проскочу на остров.
– Да что ты там забыл-то?
– За вербой я, за красноталом, корзинки плету…
– Коробейник, твою мать, – кричит, свирепея,
