Поплавок из осокоря - Иван Владимирович Пырков
– Да ладно, знаю я, не первый год…
Его еще поуговаривали, сказали, что там верная гибель ждет… Он снова махнул, промычал что-то – и к острову.
Рыбачим, а сами нет-нет да и глянем в его сторону. Мужичок ковыляет и ковыляет себе потихоньку. Смотрим, а он уж на Коровьем. Как все равно перелетел на своем крылатом коробе опасную протоку. Ну перелетел и перелетел – его, в конце концов, дело. Его, в конце концов, как Семеныч подметил, «туда никто не отправлял». А вот через пару часов, когда он двинулся обратно, дело это все равно стало не только его, но и нашим. Потому что ухнулся он под лед прямо на середине быстрой и глубокой Гнилухи. Картина та еще: солнце слепит, жаворонки заливаются, и на фоне ликующей природы тонет человек. Как-то обыденно. Молча. Его голова приподнимается над обрушающимся льдом, он опирается на кромку, пытается лечь на льдину, кажется, что вот-вот выберется, но вдруг исчезает под водой.
В эту секунду раздается оглушительный свист – с дамбы на лед сбегает Славка Спасатель. Даже не сбегает, а скорее спрыгивает. Одно ухо ушанки поднято, другое опущено. Руками машет, кричит:
– Аля-улю! Да он же утонет у вас тут, так вас растак! Там майна будь здоров!
Крича и свистя, Спасатель бежит к дебаркадеру. Прямо по льду. Ухо ушанки развевается на встречном теплом весеннем ветру. Батька и еще пара мужиков пытаются бежать за ним. Семеныч только основательнее прежнего вжимается в удобный стульчик.
– Назад! – орет Славка зычным голосом. – Быстро! Только вас, ослов, еще спасать не хватало! Гык-гык-гык! Назад!
А сам уже, вместе с невесть откуда взявшимся Серегой, толкает спущенную с дебаркадера шлюпку. Шлюпка скрипит, зарывается носом в рыхлый лед. Два или три раза Серега перевешивается через борт, чтоб не провалиться.
– Алю-улю, – кричит-поет Славка, – держись! Держись там, сейчас подчалим! Хах! Гык-гык-гык!
Наконец добираются они до того пограничного места, дальше которого – никак.
Что делать?
– Веревку! – орет Славка Сереге. – Веревка есть где?
– Стлань. Под! – в своем обрывистом ключе хрипловато отвечает Серега. – Быть должна!
– Хах! Гык-гык-гык! Вот, нашел ее, родимую. Вяжи! Бросать будем.
Издали не разобрать, что делают люди в шлюпке, но догадаться можно – Серега привязывает веревку к багорику. Славка примеривается. Проверяет узел на прочность. И коротким резким движением мечет привязанный багор в полынью. Первый раз неудачно. И второй. И третий. Тем временем голова тонущего исчезает в ледяном крошеве, показывается ненадолго и снова скрывается.
– Аля-улю! – Славка подползает по изможденному солнцем и течением льду поближе. Серега страхует из шлюпки. Коробейник хватается за багорик.
– Готово! Хах! Тянем!
Потом становится видно, как темная фигурка простается по льду, как удивленно шевелятся руки, ноги… Вскоре уже незадачливого коробейника оттирают водкой на дебаркадере…
Славка сам провожает его через пару часов на остановку.
– Адрес помнишь? – тихонько спрашивает он. – Ну, доехать куда, найдешь? – Оказывается, он умеет говорить и тихо, участливо, заботливо.
Но это ненадолго.
– Слышьте? – кричит он нам, рыбакам, с высокой дамбы. – Мужик-то что спросил у меня? Верболозины, говорит, достали? А? Короб мой, говорит, вытащили? А? Хоть и понять можно – жизнь майне отдавал не зря ж! Да вытащили, вытащили. Его короб-то и удерживал в полынье. Хах!
Много кого еще спас Славка. А потом утонул. Случайно. Перешел бездонный фарватер в оттепельный денек, уже никто не мог перейти – а Славка смог. И когда до песчаной береговой косы оставалось несколько метров, ухнулся под лед, потеряв осторожность. Там его и нашли после, на полутораметровой всего лишь глубинке. Так на Волге и остался…
…Он рукавом отирает пот со лба, открытого сдвинутой почти на затылок ушанкой, – веселый, дерзкий, смеющийся. Смотрит победно. Шагает скоро…
Скоро и мы с Батькой собираемся до дому.
На прощание я оборачиваюсь, чтоб еще раз взглянуть на последний лед. Потемнел за день, осунулся. Солнце затянулось пеленой, низкие тучи зацепились за верхушки осокорей на Коровьем острове. Там, где несколько часов назад умудрился пролететь спасенный коробейник, уже вроде бы как проблеснула черным лаком вода. И крыло самой первой весенней чайки – какое оно все-таки ослепительно-белое на фоне серенького, предненастного апрельского вечера.
Все, шабаш! Через неделю уж и под берегом не ступишь!
* * *
Ставские не очень-то жаловали волжских. И наоборот. Разные мировоззрения. Разные ценности. Понимаете, Став и Большое озеро – замкнутые пространства. И замкнутые, стало быть, культуры. Волга всегда и всему открыта. Кого тут только не встретишь, с какими залетными не пересечешься!
Где на Ставу затишок, там на Волге – буря. Где на Ставу негромкий разговор между своими, там на Волге – подвывы бесприютного ветра. Или – от всей широты душевной – песня. В Ставу шепнешь – на другом берегу слыхать. На Волге крикнешь – никто не услышит. Ненастье в Ставе часика за два заканчивается от силы. На Волге разойдется – и суток не хватит. В Ставу люди бок о бок рыбачить привыкли. На Волжском просторе ох как далеко бывает от одного до другого. Небли́зки волжские дорожки, ох как небли́зки.
– А, в болоте своем прозябаете, – как бы говорят взглядом волжские, завидя ставских.
– А, по ледяной своей пустыне болтаетесь – ни камышинки, ни от ветра защиты, ни на солнышке пригрева, – презрительно отвечают ставские.
Ставский день долог – и утренний клев, и дневной, и вечерний случается. В глухом феврале, бывает, вечернего клева только и ждут: вот разогреет и тогда… На Волге временны́е ориентиры иные. Принципиально. Рыбалка здесь зимняя идет в абсолютном большинстве «до обеда». А ловить после – преступление против зимней рыбацкой этики.
– И ты еще жалишься, что пустой вернулся? – отчитывает кого-то непосвященного бедолагу Семеныч. – Это тебе, родной мой человек, чтоб тебе пусто было, не Став, это Волга, там после обеда зимой делать нечего!
И правда, сколько помню, всегда если и собирались выбраться на Волгу, то обязательно утром, и клевало действительно до двенадцати, до часу. А после – обрезало. И мы спешно начинали собираться домой. Кроме, может быть, отдельных – в конце марта, в начале апреля – деньков, когда позволительно было посидеть где-нибудь близ дебаркадера и до вечера…
На Волге тонут. В Ставе только «купаются». Став – территория стабильности и надежности. Чужих тут не любят – не жалуют, это да. Но своих –
