Золотой мальчик - Екатерина Сергеевна Манойло
Внезапно раздавшийся треск ломающихся веток и скрежет валунов оглушил ребят. К руинам со стороны Гнилой сопки быстро приближалось бурое пятно. За полминуты оно превратилось в огромного медведя. Витя таких никогда не видел. Зверь доломал горелые бревна, втянул кожаными ноздрями воздух, оскалился, встал на задние лапы и зарычал. Мелкие глаза на огромной морде вдруг показались Вите мамиными. Это что, конец? – И разозлился. Но медведь развернулся к Вите чудовищным мохнатым задом и бросился на географа. Повалил его на спину, запустил в шею когти, похожие на металлические крюки, потом навалился, рыкнул и с хрустом прогрыз грудную клетку… Медведь жрал. Тело под ним уже не было трехметровым, тонкие, почти мальчишечьи, руки, покрытые язвами, судорожно дергались в бурьяне. Лицо, изувеченное отвислыми наростами, стало походить на маску.
– Надо уходить, – тихо сказал Ухханчик и потянул друзей к кустам, откуда они пришли. – Не поворачиваемся спиной, пятимся!
Нажравшийся до отвала, медведь поднял башку, проводил взглядом Витю, потом закинул останки себе на спину и одним прыжком махнул в пролом. Руины будто только того и ждали. С треском обрушились и, странно качаясь, стали тонуть в земле, будто обломки корабля в море.
Слабый голубоватый свет пробивался сквозь плотные шторы. Сильва открыла глаза и взглянула на будильник – она и забыла про белые ночи, – до утра еще пара часов, но сна ни в одном глазу. Сильва нежно поцеловала спокойное лицо мужа, которое в ответ попыталось изобразить улыбку, но, не в силах проснуться, выдало лишь зевок. Переползла через Анатолия, накинула на сорочку халат и прошла в комнату Вити.
Вчера дети играли в заброшке и чудом выскочили до того, как горелая пожарная часть окончательно рухнула. Страшно подумать, чем могла закончиться эта шалость. У Вити с Ухханчиком несколько царапин и ссадин, у Сашки подбит глаз, но ведь могли и погибнуть. При одной этой мысли Сильве сделалось дурно. К счастью, ее золотой мальчик жив и почти невредим. Лежит на кровати бочком по диагонали, скинув одеяло на пол. Сильва, глядя на сына, почувствовала то же, что и всегда: ей показался удивительным сам факт, что у нее такой взрослый ребенок. Что вот лежит отдельный сам по себе человек, а лицо у него Сильвино, ну и немного Анатолия.
Она погладила теплую спинку сына и еле сдержалась, чтобы не зацеловать каждый позвонок, каждую царапинку на тонком мальчишеском предплечье. Еле слышно прошептала: «Мама всегда будет рядом и всегда защитит».
Сильва не оставит сына без присмотра, не допустит, чтобы он оказался в опасности. Конечно, она понимает: еще года два, и ее маленькое золотце начнет запираться в комнате – и уже так просто к нему не зайдешь, не застанешь спящим, не поцелуешь в жаркую щеку. И он будет становиться все старше, умнее и сильнее. Тогда как Сильва наоборот… Сейчас она так любила сына, что сама пугалась своих чувств. Будто у нее не было никакой жизни до его рождения.
Сильва вернулась в спальню, переоделась в спортивный костюм, из кладовой взяла импортное средство для чистки стекол, соду и полотенце, которое будет не жалко пустить на тряпки. Ей нужно на что-то отвлечься, и Сильва решила заняться тем, что всегда возвращало ей себя, – работой. Пора навести порядок в библиотеке. Тихо подкралась к спящей на диване Сашке. В холодном утреннем свете девочка до жути походила на мертвую принцессу. Огромный синяк под глазом напоминал красно-фиолетовую шишку стланика. От одного этого сравнения Сильве поплохело. В Штормовом есть примета: «Стланик лег, значит, и медведь лег». Кроме того, для женщин поселка стланик символизировал траур. Когда кто-то умирает, взрослые мастерицы плетут из веток стланика венки, а девочки украшают их цветочками из бумаги.
Сильва наклонилась над Сашкиным лицом: дыхание ровное, еле слышное, веки подрагивают – наверное, видит во сне, как проплывают мягкие облака, похожие на мамонтов и медведей, на клоунов с носами-мячиками и на стариков с носами-картохами. Губы Сашки плотно сомкнуты. Сильва вспомнила, как весь вечер бедняжка полоскала рот, якобы наелась водяники и ей не понравилось, мыла язык туалетным мылом и, заедая горечь конфетами, все твердила: «Какая гадость, мне теперь все невкусно».
Сильва вышла в утреннюю прохладу. На фоне спящего поселка сопки казались величавее и выше, они точно приподнимались из своих лежачих поз, потягивались, зевая, ягодными и кедровыми ртами. Дорога в библиотеку занимала пять минут. Она могла бы закрыть глаза и ни разу не оступиться, по крайней мере, так ей казалось. Это баловство, думала она, я же не ребенок, твердила сама себе. Но закрыла глаза и шагнула вперед. Удивительно, как тут же обострился слух. Булькает и журчит позади ручей, справа причитает соседка, что вышла на крыльцо покурить и поговорить со своей овчаркой, слева пока тихо, но через пару часов здесь соберется толпа мужчин, чтобы ждать машину и ехать на работу. Сильва улыбнулась своей проделке и открыла глаза аккурат напротив двери в библиотеку.
Воздух внутри был густым и неподвижным, окна как будто не открывались с тех пор, как Сильва была здесь в последний раз. Скрипнули темные деревянные рамы, впустили в небольшое помещение свежесть и слабый свет. Феодора Петровна не преувеличивала: библиотека практически завалена коробками и металлическими контейнерами. Некоторые успели покрыться паутиной, как тюлем. Сильва живо вообразила, как дети получают новые учебники, как они гуляют после школы с тяжелыми рюкзаками, лишь бы не идти домой… придется еще раз строго поговорить с Витей и Сашкой, ну надо же было залезть в эту проклятую заброшку.
Сильва разрезала капроновый шнур, соединяющий несколько картонных книжных пачек, вскрыла верхнюю – десять новехоньких учебников по географии. Она уже догадалась, что находится в большой коробке рядом, и не ошиблась – глобус. Почему-то этот пахнущий клеем и краской голубой шар на черной подставке показался ей добрым знаком. И правда, чего она беспокоится, дети в том возрасте, что обязательно еще куда-то полезут и насажают шишек и синяков. Разве Сильва сама не была такой? Не запирать же их на ключ!
Сильва организовала ведро с мыльной водой, разорвала полотенце и принялась отмывать единственный свободный стеллаж в дальнем углу. Его каркас на заказ сварил дядя Миша, а доски принес Анатолий. Казалось, уборка приводит в порядок и собственный мир Сильвы. Она смыла с досок грязь, вытерла насухо, отполировала вдоль волокна, не поперек – дерево такое не любит! Управилась быстро. Переключилась на металлические контейнеры, каждый был помечен этикеткой с названием фильма и номером катушки. Некоторые банки подъедены ржавчиной, но внутри катушки в идеальном состоянии. Производственное объединение «Копирфильм», «Сокровища Сьерра-Мадре», 35 мм, широкоэкранный. Нужно показать этот фильм детям, Сашка наверняка не видела!
Сильва решила, что обязательно организует в библиотеке киноклуб. Можно будет устраивать фестивали! В голове ее совсем прояснилось. Сильва-сама-по-себе постепенно отвоевывала жизнь у Сильвы-матери.
Теперь ей казалось, что всю ее жизнь можно представить как эпизоды многосерийного фильма: «Сильвино детство», «Мама рассказывает правду», «Первая любовь», «Золотой мальчик»…
Книжные пачки загромождали все углы. Для новых поступлений потребуются еще стеллажи. Можно попросить дядю Мишу смастерить новые каркасы, а Анатолий принесет для полок доски лиственницы в свежих янтарных слезах. Пора домой: обнять своих, приготовить им завтрак. Но сначала зайти к Феодоре Петровне, сообщить, что Сильва вышла на работу, что больше не планирует никуда уезжать. Заодно проведать Ухханчика. Сильва отнесла ведро и тряпки в подсобку, закрыла окна и, довольная собой, вышла из библиотеки. После перенесенного стресса ее охватила эйфория. Краски вокруг сделались ярче, запахи – насыщеннее, от остановки вахтового автобуса тонко тянуло бензином, из магазина – свежими сладкими булочками и соленой рыбой.
– С возвращением! – послышался надтреснутый голос за спиной.
Сильва обернулась. Неподалеку от библиотечного крыльца стояла Бабо в длинной юбке цвета варенья из шишек, которым она, бывало, потчевала ребятишек в своем детском саду, в растянутой кофте, из-под которой светлел грубый воротничок хлопчатой блузы. На голове бледно-голубой платочек с синими незабудками. Откуда-то у старухи взялась осанка, а лицо не то чтобы разгладилось, но стало спокойнее. Будто раньше у Бабо все
