Золотой мальчик - Екатерина Сергеевна Манойло

– Ну, ладно. – Викентий отхлебнул чая, причмокнул. – Зимой в автовокзале встретил я двух пьяниц…

– Это точно загадка для детей? – осторожно спросила Феодора. Все такая же строгая, в кружевных воротничках.

– Да что они, пьяниц не видели, что ли, – Викентий осклабился, но аккуратно, стараясь не показать золотые накладки на коренных, которые, по мнению деда, делали его, честного человека, похожим на какого-то гражданина осужденного.

– Видели! – в один голос воскликнули Сашка и Витька.

– Так вот слушайте сюда, мелкие, – продолжил дед. – Мороз лютый на дворе, а один сидит без ног, обморозил, видать, а на втором резиновые сапоги…

– Я знаю, знаю! Полторы пьяницы! – воскликнула Сашка и зачем-то согнула правую ногу в колене, балансируя на левой.

– Да ты дослушай сначала, пипетка! – нахмурился Викентий. – И тот, что в резиновых сапогах, спрашивает у меня червонец на водку, мол, давай выпьем, согреемся, пока автобус ждем. И я подумал: как он в такой несерьезной обувке побежит за водкой? Но червонец дал.

– Это не загадка, а байка, – скептически проговорил Ухханчик, – нельзя по нашей зиме разгуливать в резиновых сапогах.

– А вот можно! – Викентий покосился на Феодору, которая аккуратнейше нарезала узким ножом капустный пирог.

– Можно, но в первый и в последний раз, Викентий Борисыч! – шутливо заметила та, перекладывая на тарелку старика самый щедрый кусок.

– Badas mokina dirbti, šaltis – bėgti, – выдала Сашка и тут же перевела на русский: – Голод учит работать, холод – бежать.

– И первому-то пьянице отрезали ноги после того, как он в резиновых сапогах прошелся? – Ухханчик лукаво блеснул глазками-запятыми. – А теперь обувка, выходит, второму досталась.

– Даю, значит, червонец, – терпеливо продолжил Викентий. – Этот отчаюга садится ближе к батарее, разувается, отвинчивает вентиль, заливает в сапоги кипяток, сует туда ноги и бегом из вокзала, вернулся минут через восемь с водкой.

– И он не сварил ноги в этой воде? – с живодерским любопытством спросила Сашка.

– Что-то быстро слишком, даже я за восемь минут не сбегал бы, – покосился Витька недоверчиво.

– Ты просто не знаешь, что такое похмелюга, мальчик. Маленькие вы еще для таких загадок, права Феодора. Ухханчик, а ты чего в Штормовой прибыл раньше времени? У мамки с папкой дела какие важные?

– Он теперь со мной живет! – сообщила Феодора.

– Да ты что?! – воскликнул Викентий на всякий случай радостно, хотя не понимал, насколько это обстоятельство хорошо для подруги.

– Сына с невесткой переселяют еще дальше от меня, ближе к Якутску, ну, ты знаешь, как они это делают, все перекопали-разворотили-разворовали, их поселок признали бесперспективным и убыточным…

– Так может и хорошо. Якуты в Якутию.

– Вот не работай я всю жизнь с книгами, так бы сейчас на тебя выругалась, Викентий Борисыч, – прошипела Феодора.

– А выругайся! – оживился Викентий. Интересно было бы посмотреть на эту престарелую прынцессу, как она будет крыть трехэтажным.

– Знаешь, был такой древний якутский обычай, «кый» назывался. – Феодора поймала Сашку за плечо и принялась заплетать ее бледные волосы. – Богатые животноводы выбирали лошадей или оленей определенной масти и отгоняли их к сородичам навсегда. Так животновод просил прощения у богов за то, что держит в неволе свободных существ.

– Во-о-от! Ближе к своим, все правильно, – прищурился Викентий.

– С оленями еще ладно, они всегда паслись близ дикого стада. А вот лошадей и коров гнали в никуда. В необжитые верховья рек, в лесотундру…

Феодора замолчала. Ухханчик глазел на Сашку, точно ожидал, что она выкинет сейчас что-то смешное.

– Ну, Феодора Петровна, ты сравнила! Никто вас не погонит в никуда… – Викентий поворочал языком во рту, нащупывая капустные волокна, застрявшие в редких зубах.

– Уже погнали, как скотину! – всплеснула руками Феодора Петровна. – Вот и вся благодарность администрации за столько лет труда.

Витя, долиставший альбом, наконец спросил:

– Феодора Петровна, а кто все эти люди на фотографиях?

– О-о, Витенька, это я когда-то собирала снимки людей, что жили в Штормовом еще до первого закрытия артели, когда были еще Верхний Штормовой и Нижний Штормовой. – Феодора ласково погладила Сашку по голове и села на стул, надела очки, нагнулась над черно-белыми зернистыми карточками. – Думала, может, однажды откроем музей, да хотя бы и в нашей библиотеке! Мама твоя, Витя, нам очень помогала. Кому мы только не писали писем! Через газету «Северная правда» давали объявления…

Пока Феодора это рассказывала, Викентий пригреб к себе крайний альбом, который будто сам собой распахнулся на середине. Выпускники школы 1935 года. Девочки с бантами, белые фартуки подчеркивают изрядные бюсты, и лица у них взрослые, серьезные. Пацаны выглядят помладше, хотя, конечно, ровесники. Вдруг один долговязый во втором ряду словно тоже посмотрел на деда Викентия. И даже как будто ухмыльнулся. Викентий сморгнул, потер глаза, поднес цветастую кружку к самому носу, понюхал – не добавила ли Феодора чего покрепче. Снова отыскал глазами знакомое лицо. Не найдя объяснения, постучал ладонью по столу.

– Феодора Петровна, глянь-ка сюда! Это что, наш Альберт-географ?

– Так это он и есть, – закивал Ухханчик.

Витька вскочил и уставился на снимок через дедово плечо. Вроде как сильно напугался пацан.

– Да что ты глупости говоришь, Ухханчик! – Феодора всплеснула руками, чуть не опрокинув кружку Викентия. – Ну и фантазия у тебя!

– Тогда кто это? – воскликнул дед и подтолкнул альбом к Феодоре.

– Да не помню я имени его! Сын какого-то инженера заезжего, они все умерли от лепры. Вся семья, царствие им небесное.

– Да живой он. – Ухханчик невозмутимо поднялся и на коротких ножках подошел к окну. – Говорю вам, он живой.

Викентий засобирался домой, не допив чай и не доев пирог. Лето на улице, благодать.

Мошка толкется столбиком, ноют комары. «Так ведь это хорошо, – сказал себе дед Викентий. – Что не умер тот бедолага. Может, его и правда с того света какой шаман вытащил». И тут же в желудке у старика перевернулся ледяной комок. Почему-то дед заторопился, побежал к себе, задыхаясь, унимая болтанку в животе и на сердце. Тот черный зверь, мелькавший в чаще, смотревший на Викентия желтыми страшными глазами… может, и не случайно рука не поднималась взять мелкашку, всадить заряд в богатую добычу. Дома едва отдышался, выудил полпачки папирос, сгреб из холодильника гостинцы от географа, добавил к ним лекарства и набил всем этим помойное ведро. Без сил прилег на заправленный диван. Он никогда не верил, что вокруг советского поселка может крутиться какая-то нечисть. Он смеялся над отсталыми суевериями! А теперь все изменилось, мир пошатнулся и укачивал его, как в колыбели.

Лицо с черно-белого снимка стояло перед глазами, хоть держи их открытыми, хоть жмурься. Лицо вспухало волдырем, будто на фотокарточку капнули кислотой, и превращалось в ком почернелой плоти. Викентий понял, что уже видит сон. Вот он в крепких сапогах бодро, не по-стариковски, шагает к той таежной хижине. А вокруг лето, как сейчас. Он кружит возле домика, рассматривает мох меж бревен, дерн на крыше, забитое кривыми ветками окошко. Не решается заглянуть, потому что чувствует: внутри кто-то есть.

Тени длинных занавесок тихо гладят руки Викентия, в ушах звучит отдаленный шум воды. Викентию кажется, это неспокойная Колыма. Он открывает глаза в последний раз. Сердце спотыкается, в желудке крутится льдина, у изножья стоит черный козел с желтыми глазами. Викентий судорожно вздыхает, и мир для него меркнет.

В движении железные поручни карусели напоминали пропеллер. Витя и Ухханчик бегали вокруг Сашки, примостившейся на узком сиденьице, толкая перед собой железяку и по очереди запрыгивая на раскаленные солнцем перекладины. Пушок из Сашкиной слабенькой косички развевался на ветру. Бусины и бисерины на жилетке выпукло посверкивали – казалось, дотронешься до них, и жидкая жгучая пластмасса останется на пальце. Стоило троице сойти с карусели, как воздух стал неподвижным и невыносимым. Спастись от зноя негде. Здесь кроме карусели были еще качели-«водокачка», пара лавочек и вырезанные из дерева фигуры каких-то стариков с печальными морщинами, картофельными носами и бородами, похожими на нарезные батоны. Пойти бы на озеро, да жарко пешком. Витя растянул футболку, почесал розовые мурашки под самородком. Откуда взялась эта сыпь? И маленькая медвежья голова, которая всегда ощущалась теплым амулетом, сейчас будто