АУА - Юрий Иосифович Коваль
Сам же я при этом подумал, что автор иной раз несколько чересчур камуфлирует некоторую сильную лирическую струю, каковая течёт по всему его творчеству…»
Это письмо Юлика было первой и самой мощной поддержкой новой повести. Кроме него поддержал меня Яша Аким, а потом и Силис.
Коля Силис прислал мне письмо с подробным анализом «Одуванчика». Переписать всё письмо в «Монохроники» трудновато, вклеить — невозможно. Оно неминуемо уходит в какие-то будущие «Приложения к Монохроникам». Письмо интересное, особенное, силисовское. Начинается так:
«…И задал же ты мне задачу! Прочти я твоего „Одуванчика“, отпечатанного типографским способом, никаких проблем не было бы. Я бы сразу же сказал тебе: гениально, Коваль! Дуй до своей Горы так и дальше. А теперь всё усложнилось. И кто только завёл дурацкую привычку давать свои произведения читать в рукописи? Я думаю, что это — Лемпорт».
* * *
Поэт и переводчик Александр Георгиевич Степанов — по-прежнему одна из самых комических и жалких в Ялте фигур. Небритость, худосочность, неухоженность и старость, чудовищные дудочки-брюки, газеты или термос под мышкой соединяются с гневом, театральностью и ораторством. Каким-то образом он поругался со старухой-гардеробщицей и теперь худеет от обиды. Останавливая встречных, он восклицает:
— Она плюнула мне на пальто! У меня есть свидетели!
Вчера ещё стоил 3 р. 90 к, а сегодня — 4 р. 10. Это меня крайне огорчило, и я немедленно отразил сей факт в рисунке, базируясь на каком-то рогошляпом псевдоковбое с набережной. Я всем рассказывал и сокрушался по поводу такой неприятности с «Хересом».
Прошло дня три-четыре. Денег у меня не было, и я зашёл в овощную лавку просто так, поглядеть на «Херес». Вижу ценник — боже мой! — три девяносто.
— В чём дело? — спрашиваю продавщицу. — Было четыре 10.
— Это была ошибка. С базы прислали новые цены и ошиблись. «Херес» не подорожал.
Но несколько дней торговали по 4.10.
* * *
Шахтёр Володя, подглядевший в столовой, как я делаю наброски, захотел, чтоб и его нарисовали.
— Пожалуйста, — сказал я. — Ставь бутылку «Красного Игристого» и считай, что твой портрет готов.
В тот же вечер Володя объявился у нас, в 41-м нумере, пьяноватый, с белым шампанским в руках.
— Я ж тебе велел красного.
— Мне сказали, что это будет лучше. Красное шипит хуже, а белая шипучка вкусней.
— Мы больше любим красное, ну, ладно, принёс белое — давай белое. — И я сунул бутылку под стол. — Только смотри, — продолжал я, — с белого шампанского и портрет выйдет жиже.
Судьба портрета Володю особенно не взволновала, его интересовала судьба бутылки, которую я сунул под стол. Конечно, он рассчитывал её тут же и выпить. В конце концов, не стал я его долго мучить. Откупорили мы шампань, и Володя сказал:
— Я не ради рисунка, я ради разговора с умными людьми. Интересно поговорить с вами об искусстве.
В этот вечер поговорили мы об искусстве, говорил в основном шахтёр — о том, как он чего думает; портрета не рисовали. Потом пошёл день за днём, всё не рисовали мы шахтёра.
— Да ладно, — говорил он. — Я и так уж на набережной вдоволь нафотографировался.
Всё-таки в один из последних дней затащили мы Володю, нарисовали, рассчитались за шампанское. Из трёх рисунков, что сделал я, Володя взял один, второй я выкинул, а третий — лучший остался в «Монохрониках».
Давно хочу попасть я в Бахчисарай, да никак не могу прорваться. Два года назад поехали мы через Ай-Петри, да застряли в снегу. Там, на Ай-Петри, увидали мы сверкающие белые купола, которые приняли по наивности за обсерваторские, но это была воинская архитектура. Машину нашу (автобус), просевшую в снег, вытащила танкетка. (А обсерватория, кажись, находится в Симеизе.)
На этот раз, на этот год, схвативши за горло литфондовского завхоза в шляпе, я выколотил автобус для поездки в Бахчисарай. Поездка стоила 22 рубля. Мы могли поехать с Кириллом и вдвоём, но такие дикие траты были нам никак не по карману. Стали собирать шахтёров и набрали 11 человек. Шахтёры, конечно, основательно подпортили поездку, но впечатлений от грандиозных пещерных монастырей — Успенского и Чуфут-Кале — подпортить не смогли. Шахтёры, конечно, пели и пили. Среди них оказался, между тем, крымский татарин — Сергей, которого в 9-летнем возрасте вывезли из Бахчисарая. Сергей этот, подвыпив, захотел свергнуть меня с поста руководителя экспедиции. Несмотря на всю мою симпатию к татарам вообще, пришлось мне Сергея поставить на место.
В ханском — необычном для нашего глаза — дворце оказался ледяной холод. Поэтому трудно было выслушивать экскурсовода о судьбе Таврии.
Первым делом привлекли внимание стелы надгробные. Потом оглядели мы покои старшего евнуха, залы, прошли всеми переходами. Видели и знаменитый Бахчисарайский фонтан, перенесённый в ханский дворец. Отчего-то я не решился зарисовать весь фонтан и ограничился фрагментом из его мраморного рельефа — «Груши в вазе».
В мощном каньоне, в глубоком распадке меж туповерхих старых, порою столоподобных гор — пещерный Успенский монастырь. Под нависшими над лесом скалами водою выточенные, выветренные — углубления, пещеры, ниши. Они разбросаны всюду — порой так и оставлены от Бога, порой обтёсаны монашеской рукой.
Сильнейшее впечатление — каньон, пещеры, Успенский монастырь и далее по каньону вверх — древнее поселение Чуфут-Кале. Мы подобрались к самым стенам Чуфут-Кале, да ворота оказались на замке. Подыматься было трудно — скользкие камни, порывы ветра, снежные неожиданные залпы.
В этой стеле любопытны две фигурки внизу. Это, видно — пастухи. С этой стороны скульптуры видно, как они держат верёвки. А что на верёвках — понимаешь, если обойдёшь скульптуру, — кони.
* * *
В конце февраля — 25-го — вернулись мы с Кириллом в Москву. Два холста — один из них готовый («Два кипариса»), два акварельных портрета, ещё акварели «Мадам Френкель» и «Две сосны», а также рисунки в «Монохрониках» — изобразительные мои трофеи. Литературные тоже не слишком богаты: 4 сказки Иманта и самый примерный черновик 4-й книжки с Т. Мавриной — «Снег». В этом году странный счёт: всё по 2, по 4.
В первые же дни по приезде я захотел повидать
