Черная метель - Элисон Стайн
Все газеты, все энциклопедии, все научные сайты были единодушны. Планета нагревается, времена года смешиваются и искажаются, как бумага в огне: лето становится жарче, наводнения мощнее, засухи суровей, а зимние бури сильнее.
И поднимается пыль.
Мама забрала записку у Амелии – детский рисунок в ее руках выглядел таким неуклюжим – и спросила:
– Где ты это нашла?
Амелия потрясенно молчала.
– Ладно, скажи, – кивнула я.
– Под кроватью Теи.
С этого момента для меня все было кончено.
Мы все вместе зашли в дом. Мама энергично обыскала мою постель и нашла под матрасом библиотечную книгу о Пылевом котле. Потом на всякий случай обыскала всю комнату и нашла призму в наволочке у Амелии.
– Это для колдовства? – Призму она держала подальше от себя, как будто могла обжечься.
– Нет, это наука, – объяснила я. – Если положить ее на солнце, она создает радугу.
Мать подняла на меня глаза: в них была паника, какой я раньше не видела.
– Тея, твоему отцу это не понравится. То, что это для науки, – даже хуже, гораздо хуже. Нам нужно…
– Что нам нужно? – В комнате появился отец.
Голос его звучал ровно, но глаза побелели, а зрачки сузились. С того самого дня у пересохшего колодца вид у него был затравленный, как будто он ждал новых бед и никакое несчастье уже не могло его удивить.
Оно только подлило бы масла в огонь.
– Что это? – Он взял призму из маминых рук и, не дожидаясь ответа, – мама хотела что-то сказать, но не могла подобрать слов, – он задал вопрос, который звучал скорее как утверждение: – Ты лгала нам, Тея?
Он окинул взглядом комнату: библиотечная книга, развернутая записка, завернутый на кровати матрас.
Амелия повернулась и выбежала из комнаты. Кажется, она заплакала. Не знаю, что ее больше расстроило: то, что у нее уже никогда не будет подруги по имени Пейшенс, или то, что у меня явно будут неприятности.
Мои наказания всегда были связаны с лишениями; это казалось особенно тяжелым, потому что мы с сестрой и так были лишены многого, что имели большинство сверстников. Когда я забыла закрыть курятник на задвижку и нам пришлось повторно загонять кур, мне на неделю запретили есть яйца. «Уж лучше бы меня заставили почистить курятник», – думала я, чувствуя, как у меня урчит в животе.
Отец любил повторять, что все дали нам родители; поэтому он мог это все у нас отнять и охотно этим пользовался. Бывает и хуже, всегда говорил он.
Я никогда не интересовалась, как именно.
Когда он усадил меня за кухонный стол, мне подумалось, что сейчас я, кажется, это узнаю. Раз уж меня понадобилось усадить, дело плохо. Отцу явно нужно было собраться с мыслями.
Мне тоже.
– Я не понимаю, что с тобой происходит. – Он говорил тихо, и мне приходилось напрягаться, чтобы его расслышать. У меня снова начал болеть затылок. – Что толкнуло тебя на путь лжи, утаивания от нас _ _ _ _.
– Я не делаю ничего плохого. Я знакомлюсь с людьми. Я хожу в библиотеку. Большинство родителей обрадовались бы, если бы их дети читали книги.
– Мы не большинство родителей. А вы не _ _ _ _.
– А почему вы не такие, как большинство родителей?
– Мы считаем, что вас нужно растить по-другому, проще, – произнес отец снисходительным тоном, словно разговаривал с маленьким ребенком.
Таскать воду в дом вручную и мучиться у большой древней кухонной плиты, пытаясь приготовить еду, чтобы она при этом не подгорела, было совсем не просто. Но я спросила о другом:
– Вы думаете, в библиотеке мне грозит какая-то опасность?
Я украдкой взглянула на маму – та чуть заметно качнула головой в сторону и пожала плечами.
Я помнила о тех скромных успехах, которых, казалось, добилась в отношениях с ней, – например, она словно не замечала, какой грязной и уставшей я была в конце дня после поездок с Сэмом и Рэем. Когда в нашу комнату влетел отец, я была готова объяснить ей, почему меня так интересует наука и климат, и я была уверена, что мама поняла бы меня. Ну, хоть выслушала бы.
Это почти незаметное движение головой было молчаливым предупреждением: я зашла слишком далеко в разговоре с отцом. Но приходилось идти еще дальше.
– Почему вы думаете, что мне грозит опасность? – спросила я.
Отец придал лицу такое выражение, которое означало, что у него и в мыслях такого не было.
– Мы не думаем, что тебе угрожает физическая опасность, Тея. Мы думаем, что на вас могут влиять силы, которые мы не одобряем, и вы сами не заметите, как _ _ _ _.
– Только не вы, а ты. Это не то, во что вы оба верите. Это всегда только твое мнение, а мама вынуждена соглашаться. Это твоя фантазия – поселиться здесь. Вовсе не обязательно было создавать себе такие трудности. Для нас такая жизнь гораздо тяжелее, чем для тебя. – Эти слова вылетали из меня, как луч света из призмы. Я не могла их остановить. – И ты знать ничего не желаешь о моей глухоте. Ты никогда не думаешь обо мне, о том, каково мне! Что я, может быть, не такая, как ты.
– Все, что мы делаем, мы делаем для вас, – произнес отец.
– Нет. Не для нас. Вы делаете это для себя… сэр.
С минуту мы сидели молча. Я думала, что отец вот-вот взорвется, но я свой гнев выплеснула, а он просто ждал и понемногу вскипал от злости. Потом он продолжал еще более холодно и отстраненно, и от этого было только хуже, потому что говорил он тихо и вкрадчиво, а у меня от напряженного внимания и так раскалывалась голова.
– Ну хорошо, Тея. Тогда расскажи.
Я взглянула на маму, но ее лицо ничего не выражало.
– Не понимаю, – сказала я.
– Я не думаю о том, каково тебе? Ну расскажи мне, каково это.
Я помолчала, вслушиваясь в тишину. Изо всех сил напрягая слух, я слышала в основном биение пульса у себя в ушах.
Я не слышала плач Амелии – хотя она, наверное, плакала. Я не слышала собак во дворе, хотя они, возможно, скулили или царапали дверь, надеясь попасть в дом. Я слышала шум моторов на трассе неподалеку, но не могла определить, грузовики это или мотоциклы,
