Поплавок из осокоря - Иван Владимирович Пырков
Батька, чувствуя напряженность момента, вдруг как-то неестественно бодро говорит:
– Есть одна примета верная: если в дождь птица запоет, хотя бы чирикнет, ненастье, значит, скоро закончится. А мне показалось, что сейчас кто-то пропел.
И Батька уточняет для пущей убедительности:
– Наверное, зяблик.
Военный первым поддерживает отца. Во-первых, он нас всегда поддерживает. А во-вторых – ему тоже неохота уходить. У него вообще строго: раз пришли, до обеда доловить обязаны. Как положено. Как все равно что по рыбацкому зимнему уставу.
– Владимир Иванович знает, – обнадеживающе кивает он головой. – Вон и просвет за деревьями виден.
Все напряженно приглядываются и прислушиваются. Как нарочно, ни одна птаха не проснется. Тихий до того дождик принимается больно щелкать по носам ледяными заостренными каплями. Он играет в оттаявших лунках, уныло ковыряет снежок. Наконец из камышей вылетает какая-то обезумевшая от промозглой безнадеги ворона и хрипловато, на весь наш залив каркает.
– Вот он, крокозяблик, – вскакивает со стула Арсентьич, каркая не хуже той вороны и нервно потирая нос. – Катастрофа! Спина моя промокла! Яйца мои промокли! Как есть насквозь! Слушайте, все слушайте, когда крокозяблик прочиликает! Нехрен ее ловить, эту рыбу. И страной нехрен управлять. Нужно птичку слушать. Тогда и тепло, и светло станет всем на свете. И вучеры[15] в миллионы обратятся. И манна небесная посыплется. В правительстве – они тоже смышленые, все под себя, все себе… Яйца хлюпают! Ну Владимир Иванович, ну дорогой ты наш крокозяблик…
И он нараспев, громко, на всю почти Волгу повторяет и повторяет:
– Кро-ко-зяб-ли-и-и-ик!
Арсентьич и Семеныч – антиподы. Потому что похожи. И потому, возможно, что одну коммуникативную деляночку делят. Оба ругаются, оба истории рассказывают, оба нейминг практикуют. А раз похожи – значит, когда встречаются, в борьбу вступают.
Сидит Семеныч у дебаркадера – глухое февральское утро, иней, изморозь. В такую погоду рыбу поймать сложно. Прибивает ее ко дну, гнетет. Но Семеныч все ж изловчился – взял плотву-икрянку и несколько громадных ершей. Это хороший улов для глухой поры.
Идет откуда-то из-за поворота, из-под моста Арсентьич. За мост, то есть за поворот дамбы, как бы заныривающей в береговой мостовой пролет, редко кто отваживался ходить – там почти никогда не замерзала Волга. В глухозимье – и то прососы. Зато рыба крупная водилась. Арсентьич хаживал иногда. И бахвалился потом неудержимо:
– Штаны тут просиживаете, все боитесь чего-то. Так мы страну и просидели. Вон, у Здоровяка (у меня то есть) и пешня имеется, с пешней точно за поворот пройдешь. Там уж горбач так горбач, вчера полведра взял!
Никто обычно не бросался за так называемый поворот после подобных тирад Арсентьича – стремно рыбачить, если вода в лунках от ходьбы колыхается. Арсентьич, как всегда громко, говорил еще что-то соблазнительное про рисковые места, да так и отправлялся туда один-одинешенек, не выманив никого себе в компанию.
В этот раз он, наоборот, из-за поворота – возвращается. Издали слыхать, как бубнит на ходу всякие глупости, звучащие по мере его приближения все громче и громче. С Арсентьичем вечно так: сперва слышен его граммофонный голос, а уж потом виден и он сам.
«Смышленые! Все теперь вокруг смышленые… Вот тебе, бабка, и Павлов день! Маленькая, а приятно! Смышленые… Бабка-то моя во всем с мотоциклетом сходится: как останемся вдвоем, хренушки заводится! Депутаты – а? Повысили себе – а? Повышатели… Совесть бы лучше повысили… Вор на воре, вор на воре! Вот – дали ему год, а он отсидел двенадцать месяцев и вышел досрочно. Смышленые… Она ему говорит: „Что-то не хочу!“ Он ей: „Так а я тем более!“ Сегодня задница и завтра задница, а когда передница? Голден леди будет у меня на обеде! Вор на воре! Возвращается муж с рыбалки раньше времени. Ну и что? Ну и все! Смышленые…»
– Шкандыбает на мою голову, бубнилка дурная, – цедит сквозь зубы Семеныч. – Так без него, ирода, тихо было, хорошо…
Арсентьич резко останавливается прямо перед Cеменычевой лункой, обидно засорив ее, только что аккуратно прочищенную, ледяной крошкой.
– Что клев сегодня? – спрашивает четко и громко.
– А то сам не знаешь? – вопросом на вопрос отвечает Семеныч. – Но у меня всегда немного есть. – И вытаскивает из ведра самого крупного, матерого ершищу. Настоящего королевского ерша – больше ладони. Бросает его на лед, чтоб рыба раскрыла колючки и стала представительнее. Семеныч мастак такие фокусы проделывать. На публику работать. Вытащил бы и плотву, да сорожью тайную лунку раскрывать пока неохота. Обходится самым большим ершом и, стараясь придать голосу снисходительную небрежность, замечает:
– Вот, ершиков таких вот надергал.
Арсентьич смотрит на ерша чуть удивленно, подносит ладонь к носу, но, передумав его потереть, с показным разочарованием качает головой:
– Это не ершик.
– А кто же? – искренне удивляется Семеныч.
– Нет, это не ершик, – как бы не замечая встречного вопроса, продолжает Арсентьич.
– Да хоть кого спроси – ерш! – Семеныч даже с ведра привстает.
– Это не ерш, – нехорошо улыбается Арсентьич. – Это подъершик. Самый настоящий подъершик. Я таких за поворотом – отпускаю. Сразу!
– Ну покаж тогда своих!
– «Покаж». Как же я тебе их покажу, если обратно в лунку швыряю?
Попавший в логическую ловушку, хуже чем в прорубь, и ошарашенный наглостью Арсентьича Семеныч сначала не может подыскать и слов для ответа. Но быстро приходит в себя:
– Ну покаж тогда свою саму кру́пну сегодня рыбину.
Наивный Семеныч! Опять попался! Арсентьич только того и ждет. Он и тащился сюда затем, и весь сыр-бор-то затеял, чтоб похвалиться уловом. Причем, что самое главное, не по своей инициативе похвалиться, заставить соперника попросить.
– Вот, окуньков таких вот надергал, – тонко передразнивая своего оппонента, Арсентьич бросает рядом с семенычевским ершом полосатого горбыля. На фоне которого ерш Семеныча становится каким-то жалким. Как и сам Семеныч.
– Это не окунь! – пытается он, впрочем, поправить ситуацию. – Это подокунь.
– Нет такого слова, – немедленно реагирует Арсентьич. – Вот у тебя подъершик. Подъершик есть, а подокуня нет.
Несладко Семенычу, и он решается привести в действие последний аргумент:
– А я сорогу тут ловлю стрежневую! Кру́пну! Во! – И как бы для примера Семеныч кидает на лед торжественно извлеченную из ведра единственную свою плотву. – Что на это скажешь?
За дуэлью стариков, меряющихся окунями, ершами и сорогами, внимательно и терпеливо наблюдают две галки и живущая при дебаркадере овчарка Жанна. Решив, наверное, что споры пора заканчивать, она подбегает к брошенной на лед
