Соло на швейной игле - Андрей Юрьев
– Так, – с казала мама, поднимая одну за другой крышки с кастрюль и сковородок, – есть борщ вчерашний и котлеты с подливой, как ты любишь. На гарнир – пюре и гречка с жареным луком. Что будешь?
– Начнем с борща? – предложил он. – Сметана есть?
Мама открыла холодильник:
– Есть, – достала пластиковый стаканчик, потрясла им в воздухе, словно спортивным трофеем.
– Будешь со мной?
– Поем маленько.
– Отлично! Выпьем?
– А у меня нет ничего, – расстроилась мама.
– Я же купил.
Мама улыбнулась:
– Под борщ рюмку опрокинуть не грех.
Он разлил водку в пузатые рюмки, мама налила борща в тарелки, знакомые ему с детства.
Чокнулись, выпили. Заели супом.
– Ну как там у тебя с работой, сынок?
– Все замечательно, мама.
– Ну и слава богу. За работу держаться надо, а вот выпивка, она – дорога в один конец. Вон отец твой… – она не договорила, все и так было ясно.
– Да-а-а… – промычал Денис. Он не любил эту тему. – А что-то ты про работу меня не спрашиваешь?
– А что с ней? Плохо все?
– Да нет, – ответил он. – Наоборот. Все просто замечательно. Руковожу отделом, зарабатываю неплохо, – он развел руками, как рыбак, показывающий размер пойманной рыбы. – Развиваемся, новый салон мебельный недавно открыли.
Мама кивала довольно, как кукла.
Дэн налил себе полную рюмку водки. Посмотрел на маму:
– Налить еще?
– Ой, нет, хватит, – она прикрыла рюмку рукой, – а то голова разболится.
Дэн выпил, занюхал черным хлебом. Прикрыл глаза, словно прислушиваясь к ощущениям. В голове звенела абсолютная пустота. Он ехал сюда, чтобы сорвать покровы лжи, хотел узнать правду, и вот теперь он не чувствовал ничего. Все внутри онемело. Крис была права, зря он все это начал. В воздухе повисла тягостная тишина, в которой каждая капля воды, срывающаяся в раковину с неплотно закрученного крана, казалась оглушительным взрывом.
Дэн открыл глаза и посмотрел на мать:
– Мне нужно кое-что сказать тебе.
– Что-то случилось?
– Случилось, – эхом ответил Дэн. Надо бы скорее со всем этим покончить, но язык будто распух и прилип к небу.
– Господи, ты меня пугаешь! – мама с мольбой уставилась на него, а он прятал от нее взгляд.
– Не знаю даже, с чего начать… – Дэн покашлял. – В общем, сделали мне тут томограмму мозга. Ну, знаешь, типа рентгена.
– Да знаю я, что это такое. Зачем делали-то? Объясни толком.
– Это неважно, – он махнул рукой. Точь-в-точь как она. – Да и не в этом дело.
– А в чем?
Мама разволновалась, даже кровь отлила от лица. Сидит перед ним бледная, будто мукой присыпанная.
– Что рентген показал? О господи, меня сейчас удар хватит! Неужели опухоль? – она всплеснула руками. – К ак чувствовала, не просто так ты приехал…
– Нет, не опухоль, – он сглотнул слюну, внезапно заполнившую рот, и покашлял, словно собирался говорить речь. – Иголку нашли в голове.
– Что? Какую еще иголку? Ты что, Денис, шутишь так?
– Какие уж тут шутки! Знаю, звучит глупо, но это правда. Обычную швейную иглу… Врачи сказали, она там с самого детства.
– С детства? Боже! – мамино лицо пошло пятнами, и она схватилась за стол, будто дом закачало землетрясением. – Подай-ка вон валидол в коробке на подоконнике, – она протянула руку, вялую, как засыпающая рыба.
Дэн вскочил и перетряс всю коробку, пока не нашел упаковку с валидолом. Выдавил одну таблетку из блистера, подал маме. Она взяла ее губами прямо с его ладони. Прислонилась к стене и закрыла глаза. Губы шевелились, словно она читала молитву.
– Воду дать запить?
Мама помотала головой и сказала охрипшим безжизненным голосом:
– Их под языком рассасывают. Сейчас полегчает…
Открыла глаза, в них ужас.
– А что врачи говорят? Это опасно?
Он помотал головой:
– Если я с ней тридцать один год прожил, то теперь это уже не проблема.
– Но как она туда попала?!
– Это как раз я и хотел у тебя спросить.
Мама развела руками. Поджала рот, как никогда не делала, собрав морщинки в кучу. Губы ее тряслись. По правой щеке потекла слеза.
– Это… просто… – она помотала головой, словно пытаясь прогнать наваждение. – Я не понимаю… – еще одна слезинка прокатилась по щеке и капнула на воротник халата.
– Так женщины раньше избавлялись от нежеланных детей, – сказал Дэн.
– Что? Не думаешь же ты… – она не договорила, словно ей воздуха не хватило.
– Я не знаю, что и думать… Мучаюсь, спать не могу. Надо еще анализы сдавать, УЗИ всякие, но это так, фигня, – Дэн потер глаза. – Главное – понять, почему эта чертова иголка у меня в голове? Как она туда попала? Может, несчастный случай, а? – он замолчал, глядя на мать.
– Ой, подожди, Дениска, дай отдышаться, – мама вытерла слезы тыльной стороны ладони, улыбнулась механической отсутствующей улыбкой и покачала головой. – Как же я надеялась, что этого разговора никогда не случится…
В ярком солнечном свете, льющемся из окна, мама выглядела совсем старой. И перепуганной. Скверно подстриженные пряди седых волос лежали неровно, топорщились местами, как кочки на болоте. Ногти слишком коротко обрезаны. У большого пальца правой руки красное пятно ожога. Дэн протянул к ней ладонь, чтобы защитить, успокоить. Остановить.
– Мама… – прошептал он.
– Подожди, сынок, – сказала мама, – я должна рассказать тебе все. Видно, пришел тот черный час, которого я так боялась.
Морщинки у рта расправились, в глазах появился свет, будто кто-то невидимый под столом вколол ей укол адреналина. Дэн еще успел в очередной раз подумать, что зря он все это затеял, прежде чем мир перевернулся вверх тормашками.
– Денис, – мама вздохнула, положила ладонь на его руку и сказала чуть дрожащим и в то же время твердым голосом. – Для нас с отцом ты – главный человек в жизни. Все наше лучшее в тебе. Моя жизнь четко разделилась на две части – до тебя и с тобой. Твое детство, юность, особенно пока был жив папа, они были лучшим временем в моей жизни. И в папиной тоже. Разве ты этого не знаешь? Неужели не чувствуешь? – она вздохнула и похлопала его по руке. – Прости меня, сынок. Наверное, я была не права… Но, видит бог, я лишь хотела защитить тебя.
Она заплакала. Часто дыша носом и смаргивая слезы с ресниц. Они бежали по ее лицу, капали на стол, а глаза холодного кобальта не отрываясь смотрели в лицо Дэна, как две стремительно тающие в огне ледышки.
– Мама… – Дэн сам еле сдерживался. Это был момент истины, минута, которой он ждал