Улица Космонавтов - Роман Валерьевич Михайлов
Как только я начал это рассказывать, человек под одеялом стал ворочаться, шипеть. А после сказанного про «нежное собрание» он залаял. Вспомнил Собаку. Но Собака был скорее нормальным, играющим в собаку, а этот — нет, этот шипит и лает из нужды.
Дальше так и шло. Как речь отводилась, человек умолкал. Можно было говорить о чем угодно, он спокойно лежал под одеялом, спрятавшись с головой. Но как только упоминался Ясперс, снова начиналось шипение, рычание, лаянье.
— Морю противопоставляется болото — неконтролируемая коварная жижа, лишенная простора и свободного полета. Алхимические тролли с кривыми носами из сказок Гофмана добывают на болотах редкие цветы, варят из них зелья. Может быть, в этих болотах жила интимность Ясперса, которую он предпочитал скрывать.
На этих словах Саня вышел из домика, видимо, по нужде, а человек под одеялом задрожал. От него исходил все тот же резкий запах, немного едкий. Да и вообще весь дом. Пропитан едкой пахучей повседневностью. Я подошел поближе к человеку, наклонился над ним, шепнул:
— Ты и есть Ясперс?
Он задрожал еще больше.
— Тебя зовут Ясперс, да?
— Да, это Ясперс, не докапывайся до него, — Саня вернулся и сел на свое место. — Латыш Ясперс. Он испугался, подумал, что ты про него рассказываешь, он сейчас вне предметов. Его предметы не интересуют, а про одеяло он думает, что это его кожа — это не предмет.
Ну так, можно начать играть в базельский пансионат. Подходить к человеку под одеялом, вытирать ему сопли, приносить чай с рисом, подводить к окну, показывать природу, животных. Смотри, полетела ворона.
Саня сказал, что лучше остаться в их домике до рассвета, а то под вечер выходят волки, опасно ходить. На рассвете, в утренней дымке, можно отправиться дальше, а пока можно пообщаться. Какая еда есть, можно подогреть.
48. Солнце.
До рассвета много времени, можно рассказать подробнее. Расскажу про три странных момента.
Мы ехали с отчимом в электричке. Спросил его, что важнее для художника: рука или глаз? Он внимательно посмотрел, повторил вслух вопрос, затем посмотрел в окно электрички на проносящиеся домики и деревья, снова повторил. Мы все ехали-ехали, а он все повторял-повторял «рука или глаз». Так и не ответил.
Отчим рисовал одну и ту же картину всю жизнь. Вернее, он рисовал много разных картин, но по сути это была одна картина — гигантское солнце с лучами. Когда он говорил, что начинает писать новую картину, можно было даже не спрашивать, что за картина, ясно, что это солнце — оно может быть красным, зеленым, синим, гипсовым, выпуклым, но оно будет в центре, от него пойдут лучи.
Мама с ним развелась-таки. Я очень радовался, но потом жизнь так пошла, что стал заезжать к нему в гости в домик. Он построил себе маленький домик на берегу реки, заполнил весь второй этаж картинами с солнцем, занялся эзотерикой, медитациями.
Один раз я привел его в дом Кришны. Дом Кришны — это маленький домик с алтарем, с благовониями и пуджами. Отчим посидел с закрытыми глазами.
— Как вообще?
— Хорошо. Благовонии.
Затем мы не виделись несколько лет. Я переехал на другую квартиру, он там ни разу не был. Бывает так, общаешься, общаешься с человеком, а в один момент общение иссякает, растворяется, становится ненужным. И не из-за каких-то разногласий или обид, а просто так.
Я сидел в Риге за столом, как вдруг начала болеть голова. Боль какая-то давящая, будто давление, но немного сладкое. Поехал домой. По дороге, в электричке, боль усилилась, показалось, что поднимается температура. Как вошел домой, сказал бабушке, что заболел, ничего делать не могу, лягу в кровать. Лег, вроде уснул, или не уснул, а просто куда-то отлетел. Пробудился от звонка в дверь. По голосу услышал, что пришел отчим. Он спросил, дома ли я, бабушка ответила, что дома, но приболел, он сказал, что хочет зайти в комнату, посмотреть мои книги по религии. Как-то не хотелось в том состоянии общаться, я сделал вид, что сплю. Он зашел, подошел к книгам, пробежался по ним взглядом. Я все это видел, приоткрыв глаза, не шевелясь, не желая обнаруживать себя. Затем он пошел на кухню, бабушка приготовила ему кофе. Они посидели минут десять, поговорили, о чем — я уже не слышал.
Когда встал, спросил бабушку, заходил ли отчим.
— Да, заходил. А ты откуда знаешь?
— А я не спал на самом деле, видел, как он в комнату зашел книги посмотреть.
— Ты же был в Риге тогда, тебя не было дома.
Бабушка рассказала все то, что я видел, как он зашел, смотрел книги, затем сидел на кухне, пил кофе. Но все это было за пару часов до моего приезда, именно в моменты, когда разболелась голова. Затем я его нашел, расспросил, он подтвердил, что был в моей комнате, смотрел книги, но меня дома не было. Так получилось увидеть прошлое — то, что было в этом месте два-три часа назад.
Прибежал к Душману, рассказал всю эту историю, он заржал во весь рот, сказал, что верит.
Второй странный момент — это отчасти то, что говорилось в «Жар-птице»:
«Представьте теперь себе, что есть мир несколько иных животных, близкий по структуре к обычному, просто не видимый человеческим глазом. При этом, раскрываемый определенными действиями. Вы просыпаетесь однажды и видите, что комната заполнена гигантскими светлячками, сидящими на стенах, медузами, медленно перетекающими в воздухе. И все это показывается не для того, чтобы вас удивить или напугать, а просто так, потому, что это есть, а вы этому миру, по сути, безразличны.»
Это все случилось в Принстоне. Сознание человека, когда проходит от сна к пробуждению, проскакивает разные уровни. Может случиться странность — сознание зацепится там, где не надо. Я открыл глаза и увидел то, что забыть никогда не смогу. Комната была заполнена светящимися насекомыми, огромные жуки-светлячки сидели рядком на стенке, а посреди всего этого болталась огромная медуза, прозрачная жуткая сифа. Я закрыл глаза, открыл снова, и все это не растворилось, а осталось в зрении. С воплем выбежал из комнаты и в тот день в ту комнату не заходил.
Выйти в солнце и рассказать о новом осознании округи. Из одежды с собой взять плотную куртку, из обуви — сапоги, из вещей — клубок с шерстяными нитками. Если по дороге вылезет
